Полет кроншнепов - [94]

«Weiß nicht»[64], - угрюмо ответила девушка низким альтом.

Я двинулся дальше вдоль гробов и дошел до места, где за стеклянными стенами коридора виднелись маленькие комнатки. В одной из них я обнаружил девушку с глубокой печалью на лице, какое-то неведомое мне животное в клетке и низкорослого мужчину. Дверь здесь тоже была приоткрыта.

«Я ищу Вальтера Закса», — сказал я.

Девушка кивнула на животное в клетке. Больше всего оно походило на большую летучую мышь: висело вниз головой и осматривало меня маленькими смышлеными глазками. За мной вошли два молодых человека, и один из них воскликнул: «Крысиный король!»

«Ach so»[65], - произнес низкорослый мужчина, стоявший рядом с клеткой.

Он сразу же пододвинул мне стул и начал на хорошем немецком языке рассказывать о своих затруднениях с общиной города Делфта, которая не желает выдать разрешение на то, чтобы выпустить во время съемок десять тысяч ручных крыс, завезенных из Венгрии. Они должны пробежать по переулочку, со всех сторон обнесенному заборами. Это не причинило бы никому никакого вреда, мне-то, надо полагать, понятно; но как втолковать это делфтской общине? Не знаю ли я, как убедить их, что они не правы?

«Чем они обосновывают свой отказ?» — спросил я.

«Проконсультировались у инспектора здравоохранения и получили отрицательный ответ. К тому же говорят, что это недопустимо с точки зрения защиты животных».

«Они, конечно, боятся, что из этих десяти тысяч несколько улизнут», — предположил я.

«Мы позаботимся, чтобы этого случиться не могло».

«Даже при таком большом количестве?»

«Конечно, у нас достаточно людей».

Странно, как спокойно принимаешь порой довольно-таки необычные вещи. Десять тысяч ручных крыс в переулке? А почему бы и нет? Для меня это штука куда более обычная, чем такой вот зверек в клетке, висящий вниз головой меньше чем в метре от меня и хитро поглядывающий.

Все новые люди подходили к столу и на разных языках объясняли мне, как важно провести съемки с десятью тысячами крыс и что все будет сделано для предупреждения их возможного побега (кроме того, крыс стерилизовали). А я все не мог оторвать взгляда от этой на редкость огромной летучей мыши (летучей собаки?) и девушки со скорбным лицом. Я понимал, что все они неправильно толковали слово «стерилизация»: оно значило не то, что крысы больше не способны размножаться, а что они стерильно чисты. Но разубеждать их я не стал, поскольку все равно, стерильны крысы или нет. Если их выпустить в тот переулочек, случится только одно: они все — десять тысяч — улягутся рядышком, ибо ручная крыса — самое пугливое существо на свете и вдобавок боится схватить простуду больше, чем столетняя старуха. Поэтому она стремится как можно скорее найти себе теплое местечко. А где теплее, чем среди плотного скопища тебе подобных? Нет, даже сотни изголодавшихся кошек не смогли бы расшевелить эту кучу. Я выразил свои сомнения относительно исхода съемок. Они не побегут, сказал я, они и ходят-то еле-еле. Шумом воздействовать? Тогда они еще плотней собьются в кучу. Собаками? Тогда они вообще не сдвинутся с места.

Воцарилось молчание. Киногруппе уже не раз приходилось обороняться от журналистов, которым виделось, как эта десятитысячная орда в мгновение ока перебирается через забор, распространяя по всему Делфту чуму и болезнь Вайля.

Да, дикие крысы, без сомнения, именно это и учинили бы, вот разве что чуму бы не разнесли. Попавшей в беду дикой крысе любой забор нипочем, если только он не выше двух метров и не сделан из совершенно гладкого, и притом благородного, металла. Но ручные крысы настолько отличаются от диких, что, собственно говоря, заслуживают совсем другого наименования. Называем же мы волка и собаку по-разному. Среди ручных крыс встречаются безобразники, которые охотно дуют пиво, жрут мыло и забираются к тебе на колени, прижимаясь к твоему теплому телу.

В коридоре ко мне подошел человек, который хоть и был не выше меня ростом, но казался «от плеч своих выше всего народа». Лицом этот человек чем-то бесспорно напоминал Христа, хотя никто не знает, как выглядел Христос. Его представили мне: Вернер Херцог. Он тотчас принялся рассказывать, что крысы для него außerordentlich wichtig[66], и в голосе его зазвучало нечто драматическое, нечто убеждающее в необходимости помочь ему, потому что для него это чуть ли не вопрос жизни и смерти.

Когда позднее мы шли с ним вдоль делфтских каналов — ему хотелось показать мне переулочек, где все должно произойти, — он сказал мне, указывая на деревья, ветви которых тронула молодая зелень: «По техническим причинам я должен сначала снимать эпизоды, которые, согласно сценарию, разыгрываются в конце, но в том-то и загвоздка, что через три недели деревья будут совершенно зеленые. Если я стану снимать сейчас, весна в фильме пойдет вспять».

«Понимаю», — ответил я и хотел было добавить, что мне всегда трудно смотреть фильмы, в которых происходят самые невероятные вещи. На экране по сельской дороге идет мужчина, а на обочинах виднеются бутоны ранних весенних цветов, потом видишь этого человека крупным планом, затем он снова идет по этой же самой дороге, но вдруг оказывается, что все цветы уже распустились. А по тексту ясно, что это все тот же мужчина и тот же самый момент.