Полет кроншнепов - [95]

Или — в фильме Вуди Аллена — перед нами девушка с длинными светлыми волосами, очевидно дня три не мытыми. Но не проходит и секунды, как девушка сидит с Алленом в машине, а волосы уже чисто вымыты. Подобные штуки происходят в фильмах так часто, что я не могу смотреть на них без раздражения. Я не стал объяснять все это Херцогу, поскольку моего немецкого тут не хватило бы. Однако само по себе то, что он считается с такими деталями, еще больше расположило меня к нему.

В переулочке, образованном церковной стеной и домами, мы шли навстречу низкому солнцу, которое окрашивало все в золотистые тона, и он рассказывал мне, как, по его представлению, должны бежать крысы.

«Но это весьма непросто», — заметил я.

«А вы нам не поможете?» — спросил он в ответ.

«Я-то готов, только, ей-богу, не знаю, как заставить бежать десять тысяч незнакомых крыс. Будь они мои собственные, тогда другое дело. А с десятью тысячами мне вообще никогда не совладать».

«Но вы же так здорово в них разбираетесь, вы наверняка сможете помочь добрым советом».

«Что это за крысы?»

«Белые ручные лабораторные крысы. Для съемок мы покрасим их в черный цвет».

«А как?»

«Понятия не имею. Это Вальтер знает, вроде бы есть прекрасные красители, совершенно безвредные. Вы об этом ничего не слышали?»

«Нет. Да, по-моему, это и не нужно, есть же темные ручные крысы. У меня у самого есть темные — шоколадного цвета и обычные бурые».

«Может быть, вы разрешите воспользоваться ими во время морского путешествия?»

«Сделайте одолжение».

Отчего я не возражал против того, чтобы крыс выкрасили? Отчего согласился с тем, что десять тысяч белых крыс с красными глазками будут покрашены в черный цвет? Но солнце в этот весенний вечер светило так ярко и листва блестела на деревьях так свежо, а в голосе Херцога, кроме самонадеянности, звучали такие меланхолические нотки, что мне ничего не оставалось, как стать на его сторону. Я даже обещал ему написать в газету о проблеме крыс. Лишь поздно вечером, когда я лежал в постели и рассказывал Ханнеке о том, что произошло в Делфте, я почувствовал, что уже не уверен в своей правоте, так как едва мог возразить против ее доводов.

«А что станется с этими десятью тысячами крыс, когда фильм будет готов?»

«Ну, у нас достаточно китайских ресторанов!»

«Не болтай глупостей! Крыс придется прикончить. И за этим киношники снова придут к тебе».

«Они могут продать крыс в зоосады».

«Это крашеных-то? А как они собираются их красить? Кто о них позаботится? Идиотский план. Тебе надо было сразу же сказать: не желаю иметь к этому никакого отношения. Крыс привезут из Венгрии. На чем? Их нужно разместить. Где именно? Кто их будет красить? Как они это сделают? Их нужно будет прогнать через переулок. Кто этим займется?»

«Тебя не было, когда об этом рассказывали».

«И слава богу. Я бы там и минуты не осталась, это же самое настоящее истязание животных — везти, красить, гнать, убивать».

Может быть, она и права, подумал я, но она говорила бы иначе, если бы побеседовала с Херцогом, видела бы ту девушку с грустным лицом и летучую собаку. Совершенно необычная атмосфера и сделала все возможным: гробы, десять тысяч крыс, странное животное — и все это близ каналов и утопающего в золоте переулка. Я вновь окунулся в эту атмосферу, когда через три дня мне позвонили и спросили, не соглашусь ли я выступить по телевидению и рассказать о крысиной проблеме, лучше всего с крысой на плече, чтобы проиллюстрировать, какие это милые животные: делфтская община не желала ни на йоту отступать от своего решения.

И вот я снова поехал в Делфт, теперь уже с парой крыс, и оказался на площади у Большой Церкви.

Херцог приветствовал меня словами: «Sie sind das einzige Plechtanker, das ich noch habe»[67].

На площади шли съемки. Она была заполнена сотнями людей, которые несли те самые гробы из нетесаного дерева, что я раньше видел в коридоре. Однако это не произвело на меня особого впечатления; в сцене чувствовалась какая-то фальшь, вдобавок турецкие горлинки ворковали так громко, что в этом историческом фильме будет присутствовать по крайней мере один неподходящий звук: турецкие горлинки во времена Носферату еще не появились в Западной Европе. Уважения к Херцогу у меня поубавилось, он явно не все продумал. Но я не мог его упрекать. Ничего тут не поделаешь, никуда этих горлинок не денешь. Потом я внезапно увидел карету у церковной паперти, свалившийся с нее багаж, а перед каретой — лежащую лошадь. Странно, в моем представлении лошади никогда не были обычными животными, нет, это скорее были люди, но люди крупнее, благороднее, великодушнее нас. И потому я ужасно испугался, увидев эту неподвижную, словно мертвую, лошадь. Стала бы она ложиться так по своей воле? Этого я не мог вообразить. Может быть, она околела? Нет, с чего бы вдруг? Наверное, ей сделали укол, она пролежит несколько минут, пока идут съемки, и скоро придет в себя. Что тут дурного? По знаку Херцога колоссальная похоронная процессия пришла в движение. Люди, несущие гробы, двинулись к церкви, которую я в первый раз увидел девятилетним мальчиком. Тогда я совсем один поехал на велосипеде из Мааслёйса в Делфт, потому что господин учитель Моллема рассказывал нам о склепе Оранских в Большой Церкви. Но самое сильное впечатление на меня произвел не склеп, а башня, и площадь, и то чувство, что я никогда еще не бывал так далеко от дома. О последнем мне пришлось пожалеть, потому что на обратном пути я заплутался и лишь после многочасовых блужданий на велосипеде с трудом нашел Мааслёйс.