Полет кроншнепов - [97]
«Их тринадцать тысяч, — заметил крестьянин, — так сказал шофер, а договаривались мы, что крыс будет десять тысяч и я получу по полгульдена за штуку, стало быть, мне причитается шесть с половиной тысяч гульденов, иначе я их сегодня же отправлю отсюда».
«Через час сотни уже не будет, — ответил я, — а завтра утром наверняка и тысячи».
Я сам ужаснулся бесстрастности своего тона.
«Как это?»
«Сами загляните в клетки».
«А мне начхать, — сказал крестьянин. — Их тринадцать тысяч, вот и все, и причитается мне шесть с половиной тысяч гульденов, а не пять».
Слова его я расслышал, но они не дошли до моего сознания. Я только подумал: это невозможно, и лишь с изумлением и ужасом смотрел на клетки, в которых, когда на них не попадала струя воды, еще здоровые крысы с почти гуманной поспешностью, появляющейся у них, лишь когда они поедают друг друга, прогрызали бока своим большей частью еще живым товарищам и вытаскивали кишки. Каннибализм в гигантских масштабах — такого мне еще не приходилось видеть. Во сне качество нередко переходит в количество. Когда я влюблен, мне часто снится, будто я стою у подножия храма, а между мной и входом — высокие ступени. На этих ступенях стоят девушки, как две капли воды похожие на ту, в кого я влюблен, и по количеству девушек на лестнице можно заключить, насколько пылко я влюблен. Когда я влюбился в Марейке, я как-то раз увидел на лестнице целую тысячу Марейке. И потому в сарае у меня возникло ощущение, словно я вижу сон, словно вновь переживаю во сне то, что наяву произвело на меня сильное впечатление: клетку с крысами, где пять животных пожирают своего шестого собрата. При этом мне прежде всего бросилась в глаза именно поспешность животных, такая же, какую можно видеть в фильмах о шимпанзе, пожирающих павиана, — поспешность, которая заставила Пита Севенстера, опытного и трезвого этолога, воскликнуть: «Похоже, они чувствуют себя виноватыми и оттого стараются поскорее закончить свое злодейство». Здесь спешили повсюду: в каждой клетке шло великое пожирание, в каждой был десяток мертвых или пожираемых заживо крыс и сотня живых, которые сначала выгрызали внутренности и только потом принимались за мускулы, а в конце концов оставляли лишь кончик хвоста да несколько зубов. И ничем тут не поможешь. Я не мог ничего поделать при страшной нехватке питьевой воды и, хоть это бессилие угнетало, отупляло меня, произнес: «Надо немедленно доставить сюда поилки с водой, а крыс рассадить свободнее, максимум по двадцать штук в клетку, и обязательно покормить».
«Их нужно забрать отсюда, — прошептал парень, который привез меня. — Их выгружали в присутствии полиции. А к тому же здесь чуть ли не десяток детей: еще сегодня вечером вся округа узнает, что сюда привезли крыс, которых нельзя выпускать. Поэтому их надо отсюда забрать, мы их погрузим в фургон для скота, сделаем вид, будто едем в Германию, а сами отвезем их в другое место, Вальтер уже снял другой сарай».
«Но сначала их надо напоить и накормить», — запротестовал я.
«Сначала их надо увезти. У тебя будут большие неприятности с делфтской общиной, если там узнают, что крысы все-таки доставлены».
«А у тебя будут еще большие неприятности с Обществом защиты животных, если там узнают об этих измученных жаждой каннибалах».
«Тем больше оснований забрать их отсюда».
Пока мы с ним перешептывались, я разглядел в стенках клеток множество дырочек, через которые крысята вылезали наружу. Они уже вовсю шныряли по балкам под потолком, испуганно бегали по полу, заняли верстак, и добродушный сонливый кот удивленно таращился на движущиеся белые пятна, ничего не предпринимая.
Бегство крыс подчеркнуло мое бессилие. Ну что еще я мог сделать? И стоило ли что-нибудь делать, если крыс сперва надо было перевезти в другое место? I know the reason of all this evil, подумал я, это же фильм. Фильм о чуме в Европе, действие которого происходит во времена, когда ни одна душа не имела ни малейшего понятия о связи между чумой и черной крысой, и ради этой неведомой тогда связи здесь находились тринадцать тысяч бурых крыс-альбиносов, разделившихся на две группы: на тех, кто пожирали, и тех, кого пожирали.
Когда я вышел из сарая, и посмотрел на спокойные белые облака, и вдохнул весенние запахи, как бы навевавшие нечто благое, происходящее показалось мне нереальным, я словно видел все это во сне. Но тем не менее я чувствовал себя подавленным и был не в состоянии ничего делать, а поэтому только дал парню адреса двух моих студенток, которые раньше работали с крысами. «Может быть, — сказал я, — они не откажутся помочь». Прямо передо мной белый крысенок устремился в спасительные заросли дудника.
Так я освободился от крыс, спихнул ответственность на своих студенток, которые пожертвовали выходными днями на троицу, чтобы с помощью привезенных из Зевенара поилок и клеток положить конец каннибализму.
В одном у Херцога не было недостатка — в деньгах, и они распахивали перед ним множество дверей, которые в противном случае остались бы на запоре, тем более что происходило все на троицу (крысы прибыли в пятницу накануне троицы). Я прямо-таки изумился, как легко оказалось добыть пятьсот клеток и тысячу поилок, ведь клетки страшно дороги. Однако Херцог уплатил за своих — впрочем, дешевых (у нас в Нидерландах ручная стерильная крыса стоит примерно двадцать гульденов) — «восточных» крыс по четыре с половиной марки за штуку, выложил пять тысяч гульденов за суточную аренду крестьянского сарая и такую же сумму отвалил за второй сарай, куда их перевезли в глубочайшей тайне. Все это я услышал от Марги и Иоланды, студенток, которых рекомендовал, потому что они хорошо относились к крысам, были смелы и решительны, когда обстоятельства того требовали. За плату, с их точки зрения на редкость высокую — пятнадцать гульденов в час, — они попытались спасти то, что еще можно было спасти. В общем, к понедельнику из тринадцати тысяч крыс, которых три дня везли по венгерским, немецким и голландским дорогам на открытом грузовике под брезентом, осталось каких-нибудь восемь тысяч. Я допускал, что поначалу Херцог не представлял себе, что значит перевезти из Венгрии десять тысяч крыс, и едва ли думал, что им нужны питье, корм и уход. Но все же он действовал, на мой взгляд, крайне легкомысленно. Кроме того, обратись он ко мне пораньше, я смог бы оказать ему гораздо большую помощь, раздобыв настоящих бурых крыс, хотя никогда бы не взялся достать десять тысяч. Да такое количество было, по-моему, совершенно излишним. При современной съемочной технике сотни крыс за глаза бы хватило, чтобы изобразить огромную массу.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.