Полет кроншнепов - [92]

Она не ответила и села на штабель бревен рядом с целой колонией грибов-поганок. Ее щедро озаряло солнце. Тут было довольно уютно, но для меня места, освещенного солнцем, не нашлось, и я вскоре озяб. Это меня очень удивило, ведь обычно я не мерзну, и я сказал ей:

— Здесь холодновато, лучше бы нам еще побродить по лесу.

— Иди себе, гуляй один. Совсем не обязательно тебе гулять со мной, я останусь здесь.

— Если ты останешься, останусь и я.

— Твое дело.

Солнце переместилось и больше не освещало ее. Она замерзла, стала дрожать и опять превратилась в ту женщину, нет, девочку, какой была в первый вечер. Она встала.

— Я иду пить кофе.

— Я пойду с тобой, — сказал я.

— Совсем не обязательно, я прекрасно выпью кофе и одна.

— Я тоже хочу кофе.

— Ну и пей!

Я пошел с нею рядом. По всему лесу гуляли этологи с собаками. Один из них спустил с поводка двух эскимосских лаек, которые подбежали к нам и стали прыгать вокруг. Было без четверти час. В два заседание возобновится, у меня было еще час с четвертью, чтобы высказаться, чтобы преодолеть эту невыносимую отчужденность. Мне вовсе незачем ей нравиться. Пусть даже она сочтет меня мерзким грубияном, только бы не расстаться вот так… Это было бы слишком ужасно. Сейчас главное — обогнать время. Его осталось так мало, а я уже отстаю. Сегодня конгресс заканчивается. Участники разъедутся по домам, и, вероятно, я никогда больше ее не увижу. Как медленно она пьет кофе! А в кафетерии ни о чем важном не поговоришь, ведь кругом такое множество посторонних. Когда она допила кофе, я сказал:

— Я немного пройдусь, хочу до отъезда еще разок побывать в том лесочке.

— Прекрасно, до свидания.

— Ты не пойдешь со мной?

— Пойду, только если ты хочешь, чтобы я пошла.

— Очень хочу!

Мы зашагали по тропинке и через открытую калитку попали в лес. Опять в небе удивительно ярко сияло солнце, особенно на опушке, куда мы вскоре вышли. Дальше идти не стоило — кончилась зелень, началась безобразная бетонная мостовая. Мы остановились, освещенные солнцем, я опять увидел легкий пушок на ее верхней губе и спросил:

— Ты уезжаешь прямо сегодня вечером?

— Нет, завтра утром.

— Я тоже. Сегодня вечером в соборе с двумя колокольнями состоится концерт. Ты не хочешь пойти со мной?

— У тебя что, нет компании получше?

— Где же найти компанию лучше тебя?

— Ты приглашаешь меня только потому, что у тебя здесь нет знакомых, а идти одному не хочется.

— Неправда, неправда! — горячо воскликнул я. — Я приглашаю тебя потому, что ты мне очень, очень нравишься.

С этими словами, охваченный безотчетным желанием утешить ее (а в чем именно утешить?), я погладил ее по спине и по руке до самых пальцев и слегка пожал их. Не успел я отпустить руку, как она сама крепко сжала ее, взглянула на меня снизу вверх, глаза ее внезапно заблестели, и она сказала:

— Ты мне тоже.

Меня поразила страсть, с какой она завладела моей рукой. Мы услышали звонок: конгресс продолжался. Крепко держась за руки, мы во весь дух побежали обратно. Во время заключительных докладов я, сидя рядом с ней, чувствовал усталость и глубокую печаль, ту печаль, которая неизбежно приходит на смену огромной радости и, хотя противоположна ей, еще долго живет в сердце, как бы безгранично ни был счастлив человек в эти мгновения. Кстати, последний доклад был о лошадях и сопровождался короткометражным фильмом об их поведении. Мы увидели, как лошади гоняются друг за другом, играют, обнюхивают и ласкают друг друга. Я окончательно убедился, что основным элементом в поведении лошади, которую я видел в день приезда, была ласка.

После фильма о лошадях мы пошли через лес в город. Прогулка была длинная, и не потому, что я заблудился, а потому, что уже бывал здесь и знал, как притвориться, будто потерял дорогу. Не представляю, чтобы когда-нибудь мне довелось увидеть более красивые алые листья бука, более красивые грибы, чем в тот день. Когда мы в первый раз поцеловались, я спросил ее:

— Но имеем ли мы право так поступать, ведь мы оба семейные люди?

А она, обнимая меня со всей силой своей страсти, ответила:

— Лучше сжечь свой дом, чем запереться в нем.

МОРСКАЯ ПРОГУЛКА ПОНЕВОЛЕ >(Перевод О. Берковой)

Буксирчик стрелой пронесся в сторону Эймёйдена и мгновенно скрылся с глаз. А меня вдруг охватило сомнение. Что же будет? Мне, как сказал Вальтер, надо присутствовать на киносъемках, в которых будут участвовать zwanzig Ratten[61]. Из этих двадцати я оставил десять, а насчет всего прочего не протестовал. Договорились мы с Вальтером еще две недели назад — тогда невозможно было предусмотреть, что приключится за это время.

Может быть, этот буксирчик, видимый сейчас на горизонте как украшенная плюмажем точка, после съемок вернется. Но почему же парусник, на котором я нахожусь, плывет в противоположном направлении? Это большой, внушительный корабль с надутыми красно-коричневыми парусами — красавец, в самый раз для съемок. Рубки на нем не было, прямо на палубе — открытый компас и штурвал, за которым стоял и спокойно вглядывался в даль молодой человек с усиками. Я подошел к нему и спросил:

— Куда это мы? Что собираемся делать?

— А-а, — сказал он, — ты здесь? Не знал, что ты теперь крысами занимаешься; ты же всегда пишешь статьи против женщин?