Полет кроншнепов - [13]

— Что же ты не ешь? — поворачивается она ко мне.

Днем мама моет щеткой с мылом крыльцо. Я помогаю ей, поливаю крыльцо из шланга. По узенькой дорожке — это, собственно, оставшийся со старых времен бечевник[4], зажатый между канавой возле дома и рекой, — идет продавец керосина. Он толкает перед собой тележку. Колеса ее приминают высокую траву по обеим сторонам тропки. Черная собачонка привязана между колес тележки. Они останавливаются у дома.

— Нужно чего?

— Да, Барт, литров десять возьму, — откликается мама, — Маартен, принеси-ка бидон.

Я бегу в сарай за домом и волоку оттуда тяжеленный зеленый бидон. Потом забираюсь под тележку погладить собаку. С ней можно разговаривать. Она лижет мне руки и тихонько повизгивает. Хозяин тележки долго о чем-то беседует с мамой, во время разговора они серьезно кивают головами — мне их хорошо видно между деревянными спицами колес. Продавец керосина идет в нашу сторону. Внезапно он хватает мой шланг и направляет его на маму. Струйки воды прячутся в земле между плитами мощеного двора, я вижу еще мою маму, она бежит по тропинке. Мне слышен ее веселый смех, она прикрывает лицо ладонями, а керосинщик не опускает шланг. Через весь дом я мчусь на кухню, чтобы завернуть кран, к которому подсоединен шланг. Мне слышны их голоса. Они смеются. Я выглядываю на улицу — они стоят на тропинке. Странно: почему мама не сердится на него? Вот они прощаются, и мама машет ему вслед. Ее щеки покрыты пунцовыми пятнами. Я вижу блеск в ее обычно грустных глазах. Мама приближается по дорожке к каменному приступку, на котором я ее жду.

— Ты мой спаситель. — Мама гладит меня по голове и прижимает к себе.

— Дурак какой-то, — говорю я.

— Не надо так говорить, он очень несчастный человек, потому что его жена плохо к нему относится.

— А чего же он облил тебя водой?

— Да, вот этого делать нельзя.

Когда мне исполнится шесть лет, я пойду в школу. Но это еще не скоро. Дальше нашего двора я не ходил никуда. Может, маленького меня куда-нибудь и водили, только я не помню. И я никогда не видел других домов, кроме нашего да соседского. Там живет старик, и это очень далеко от нас. Мне не приходилось видеть ни школ, ни церквей. Мама говорила, что это такие большие-большие дома, больше нашего и других, и что стоит церковь обычно на площади. Площадь — это как луг или выгон, но без травы и коров, она вымощена плоскими камнями — так рассказывала мама. И все равно мне трудно представить себе, как выглядит площадь. Если забраться в самую глубину сада, где у нас мусорная куча, то между деревьями можно разглядеть колокольню деревенской церкви. Я часто подолгу смотрю на ее остроконечный шпиль, мне хочется разглядеть ее поближе, но я боюсь деревни, потому что там незнакомые дома и чужие люди. А больше всего меня страшат площади: какие же они, наверное, огромные и пустынные, если на них не растет трава. Так я стою около мусорной кучи в глубине сада, смотрю на колокольню, размышляю, но вдруг мной овладевает неизъяснимый страх, я без оглядки бегу к дому. Беру из сортировальной машины помидор, который забраковали. Потом строю себе домик из тарных ящиков, забираюсь в него и пытаюсь представить себе мальчишек вроде меня, которым еще рано в школу. Что они делают? Строят, как я, домики из ящиков? Нет, вряд ли. Мама говорит, что маленьким еще нельзя таскать такие ящики. А вот мне можно, мама говорит, что я не по годам силен. Сейчас вот разрушу этот дом и снова построю, а потом опять развалю. А дальше? Я один во дворе. Мама возится на кухне, и до меня доносится ее голос: «Пошли, Господь, Твоей мне правды свет».

— Что же ты не играешь? — спрашивает мама.

— Я не знаю, во что играть.

— Построй домик из ящиков.

— Я уже строил.

— Тогда на реку сходи. Где у тебя сачок?

— Я уже ловил рыбу.

— Кроликов покорми.

— Отец положил им салат.

— Да сбегал бы все ж таки на реку, вон ее сколько, рыбы-то.

— А почему здесь нет других ребят, я все один да один.

— Я раньше тоже играла одна.

А я не хочу один.

В саду у нас стоит тележка. Мне не разрешают ее трогать. Отец все время грозит: мол, ноги переломаю, если увижу рядом. А мама не позволяет мне ковыряться в мусорной куче. Я устраиваюсь за кучей у самой канавы и бросаю в воду длинные стебли травы. Кажется, я придумал новую игру. Я поднимаюсь и через весь сад мчусь на кухню к маме.

— Давай поиграем.

— Я — с тобой? — удивляется мама.

— Ну да. Я построю дом, мы будем отец и мать и будем там жить. Ну вот, потом мы поженимся, а я приеду с рынка и скажу: «Здравствуй, жена» — и поцелую тебя, вот. Ну давай поиграем.

— Так у меня же дел в доме по горло, какая там игра.

— А ты будешь работать в моем домике, как по-настоящему.

— Ну ладно. Только недолго. Иди строй свой дом.

Ящики тяжелые, но я стараюсь сложить дом как можно выше.

— Готово! — кричу я маме, когда вся работа закончена.

Я веду маму через двор к домику. Мама у меня высокая, и, когда она входит в дом, стена не закрывает ее целиком. И мама садится на корточки. Все равно виднеется ее голова. Но мама как будто не замечает этого.

— Иду! — кричу я.

— Заходи, — отвечает мама.

— Здравствуй, жена, вот и я. Был на рынке.