Полет кроншнепов - [111]

И тут — бешенство и страх все нарастали, но пока уравновешивали друг друга — я впал в забытье, секунд на тридцать, не больше, и увидел сон. Мое сердце, вынутое из груди, лежало на кафельном полу, а змея, теперь целиком коричневая — я вдруг сообразил, что это за цвет: такого оттенка был кожаный переплет у Библии, которую мне подарили на восемнадцатилетие, — змея грызла мое сердце; в этот миг дверь лаборатории отворилась, послышался смех, и на пороге, устремив сияющий взгляд на змею, возникла Рионна. Прежде чем рептилия доела мое сердце, я уже опять проснулся, весь в холодном поту. Страх уступил место какому-то диковинному спокойствию, бешеная ярость обернулась вдруг холодным расчетом. Что же делать? — вновь спросил я себя. Звать на помощь бессмысленно, с улицы меня не услышат, а в здании никого нет. Но даже если паче чаяния кто-нибудь и пройдет по коридору, мне лучше помалкивать. Ведь, открыв дверь и шагнув в лабораторию, подмога так или иначе окажется меньше чем в двух шагах от одной из ядовитейших на свете змей. Другое дело — позвонить. Но телефон висит слева от двери, над письменным столом. Да и кому звонить-то? Доценту-куратору? Новому служителю? Телефонов их я не знаю, а телефонная книга хранится у швейцара. На долю секунды меня охватило желание спрыгнуть со стола, дойти до двери — всего-то несколько шагов! — по дороге не глядя переступить через змею и принести книгу. Позвоню и сразу вернусь на свой наблюдательный пункт. Я уж хотел было прямо так и сделать — что мне мешает выйти наружу? Как-никак о das Rettende надо позаботиться самому. И тут мне опять представилась змея, грызущая mir am Herzen[81], как поется в песне Шумана «Ich grolle nicht»[82], и я подумал: какой странный сон. А чем он такой странный? Обычный сон, классический, со змеей. Только вот почему змея напомнила мне Библию? Быть может, mir am Herzen грызла не горькая печаль-тоска по Рионне, а вера, от которой я, как мне казалось, уже отрекся? И что заставляет ее над этим смеяться? В коридоре послышались шаги. Ночной сторож отворил дверь и, глядя мне прямо в лицо, сказал:

— Ох, извините, вы, видать, еще работаете…

С этими словами он опять закрыл дверь, а я не то что крикнуть — даже пискнуть не успел. Было слышно, как он идет вниз по бетонной лестнице. Странно, я тут восседаю этаким буддой, сложа руки, а он говорит: работаете. Впрочем, он не первый день с этологами и знает, что от нашего брата всего можно ожидать.

Кругом гулко звенела тишина; змея без движения замерла на полу, вперив в меня настороженный, пристальный взгляд; я невольно поежился. И тут случилось забавное происшествие. Вниз по отопительной трубе, которая уходила в потолок, вдруг заспешила мышка с дюжиной детенышей. Уже на полдороге они всполошились, явно напуганные ярким светом, и я сообразил, что у них вошло в привычку каждый вечер в это самое время — а именно сразу после отключения света — наведываться в мою лабораторию. Вот и сегодня они тоже, как обычно, нагрянули сюда, да только свет еще горел. Я смотрел то на змею, то на мышек. Заметив меня, мышка-мать снова начала карабкаться вверх, на этот раз следом за малышами, которые пока не слишком навострились в лазании и храбро махали хвостиками, стараясь удержать равновесие. Мне было жаль, что мыши уходят. Ведь они могли бы мне помочь — отвлечь змею и даже увести ее за собой. Неожиданно, без всякого предупреждения, свет погас. И мне тотчас же показалось, что шум усилился. Производили его запертые в клетках крысы, а мне чудилось, будто ко мне ползут змеи, да не одна, а штук десять. Я глянул в окно, на улицу, такую светлую теперь. По Кайзерстраат одна-одинешенька торопливо шагала какая-то девушка. Проехал велосипедист; задний фонарь у него не горел. Я перевел взгляд на то место, где, по идее, лежала змея, но глаза еще не привыкли к темноте. Правда, я различал смутный отблеск довольно светлой еще поверхности стола, на котором сидел: никакие змеи по нему пока что не ползли и на мое сердце не покушались. Ох уж этот сон, отчего мне кажется, будто истолкуй я его как следует — и загадка наших с Рионной отношений сразу прояснится?… Ну да как бы там ни было: если змея сюда сунется, я хладнокровно смахну ее на пол.

Интересно, а мышка с мышатами — дерзнет она теперь отправиться вниз? Я от души надеялся на это. Но если она… черт побери, как же я раньше-то не подумал! Я ведь и сам мог выпустить крысенка. По лабораторным и письменным столам мог добраться до клеток и достать первого попавшегося детеныша. Детеныша? Так вот просто отдать детеныша на съедение? Нет, этого я не сделаю. Хотя почему? Одним-то детенышем можно рискнуть.

Мои глаза уже настолько привыкли к темноте, что я вновь различал почти все, даже змею, которая до сих пор преграждала выход. Я перебежал по столам к виварию, быстро открыл большую клетку и, выхватив оттуда крысенка, свободной рукой тут же задвинул крышку, а другую руку — с крысенком — опустил как можно ниже, чтобы зверек сумел спрыгнуть на пол: впрочем, для него это труда не составит. Так и вышло. Принюхиваясь, крысенок засеменил вдоль прилавка, на котором готовили корм, вдоль письменного стола, вдоль стены — к дверям. Затем нырнул под ящик для корма и исчез из моего поля зрения. Сколько времени ему понадобится, чтобы обследовать все стены? А потом? Выбежит он на середину лаборатории или нет? Я вернулся на исходные позиции, откуда так хорошо видел змею, и стал ждать столкновения между крысенком и рептилией, которая не только держала меня в осаде, но и весьма неприятным образом фигурировала в моем сне. Крысенок не появлялся. Я слышал его беготню, но, судя по звуку, он пугливо жался к стенкам. Выпустить еще одного детеныша? Или крысу постарше, поопытнее? А может, лакомую беременную самочку? Они, как правило, очень агрессивны, глядишь, такая и на змею не побоится напасть. Я опять двинулся к клеткам. Вот чертовщина — ужасно хочется домой, пора кончать с этой паршивой тварью. Я отворил клетку и подумал: в начале вечера я еще опасался, как бы они не сбежали, а теперь сам же их выпускаю. Но только хватит с меня полумер, сыт по горло! Одну за другой я вынимал крыс из клетки и отправлял на пол. Всех выпущу, всех — быть не может, чтобы хоть одна из шестидесяти моих питомиц, обследуя помещение, не наткнулась на змею. Первая клетка опустела. Я подтащил к себе вторую, выпустил на волю и ее обитателей. Третья клетка, четвертая — мои руки метались все быстрее, однако зловещего шуршания до сих пор не было слышно. Когда все клетки опустели, я возвратился на старое место. Змея, как и пять минут назад, не двигаясь лежала на полу в скудном свете, который отбрасывал в лабораторию уличный фонарь. Я уже раскаивался, что выпустил крыс. Мне что, пришла охота подставить их под змеиный укус? Нет, отнюдь. Во всем виноват этот дурацкий сон, оправдывался я перед собой. Если б не он, я бы крыс нипочем не выпустил. Зверьки темными пятнами шныряли по полу, вот первая крыса добралась до змеи, обнюхала ее — послышалось легкое шуршание, как от сухого листка. Вторая крыса ткнулась в змеиный хвост, третья перелезла через рептилию — та задвигалась и цапнула ненароком подвернувшуюся молоденькую крысу, которая с громким писком вырвалась и исчезла под ящиком для корма. Теперь змею обнюхивали уже шесть крыс, да что я — семь, десять. Змея опять сделала выпад к одному из зверьков, старичку, — он ловко увернулся от зубов, кинулся вбок, а потом, распластавшись, возвратился на то место, где его чуть было не укусили. Все больше крыс копошилось вокруг рептилии, и внезапно лабораторию наполнил дробный и вместе с тем равномерный звук — крысиная стая чавкала. С недоумением и даже испугом я уставился на своих подопечных, которые облепили змею, похоже вовсе не склонную удирать. Она, правда, нет-нет да и кидалась на осаждающих, но крысы были проворнее. Вдобавок она, видимо, уже израсходовала весь свой яд, когда куснула того, первого крысенка, подумал я.