Пока дышу... - [17]

— Ну, а как вы думаете, Федор Григорьевич?

— Тромбоз сосудов кишечника, — сказал Горохов и добавил, нахмурясь: — Прогноз пессима. Шансы ничтожны.

Сергей Сергеевич смотрел на Горохова с удовлетворением.

Крупиной всегда казалось, что хотя Сергей Сергеевич и Горохов часто спорят, в чем-то они очень подходят друг другу, и эта мысль была ей приятна.

— Вы угадали, Федор Григорьевич, — сказал Кулагин. — Вернее, не угадали, а решили правильно. Я, — он сделал легкое ударение на «я», — я тоже так думаю. У Михайловского, — он оглядел всех, — тромбоз, или, как говорили раньше, инфаркт кишечника. Распознать его нелегко. Диагностика тромбозов сложна и запутанна. Но это один из самых захватывающих отделов хирургии, и он заслуживает пристального внимания.

Горохов насторожился и улыбнулся, не отводя глаз от Кулагина. И на лице Сергея Сергеевича тоже проглядывала хитринка.

Кулагин высказал присутствующим свои доводы в пользу операции, кивком подозвал Тамару Савельевну, вполголоса, но так, что все слышали, попросил ее выяснить, здесь ли родственники Михайловского.

Крупина вышла.

— Итак, друзья мои, — уже не глядя на Горохова, вполне серьезно продолжал Кулагин, — не берите на себя смелости и ответственности без крайней надобности откладывать любую операцию. Может получиться, что будущее поле боя станет вообще непригодным.

«Ну, а я что говорю? — подумал Горохов, напрасно стараясь перехватить взгляд Кулагина. — Это же мои мысли, седой черт! Только ты — вообще, а я — про Чижову». Ему не терпелось, чтобы поскорее ушли все эти студенты и практиканты, тем более что половина из них — бездари, холодные беспозвоночные бездари, из которых никогда не выйдут врачи. И зря шеф тратит на них свой огонь или вдохновение или как там это называется. Он, конечно, закоснел, до чертиков стал косен и труслив, но — что поделаешь? — такая школа! Он за эту свою школу на стену влезет и по карнизу побежит. Это можно уважать, хотя иной раз просто терпенья не хватает.

— Теперь, после того, как мы с вами избавились от мыслей-паразитов, то есть от других возможных вариантов, — продолжал Кулагин, — остается решить: нужна ли срочная операция? Можно бы тайно проголосовать, — улыбнулся он своей шутке, — но некогда. Нам дано страшное право сказать «да» или «нет», и сказать безотлагательно.

«Разболтался… Любуется собственным красноречием. Чувство ответственности врача воспитывает. И все зря! Кто сам этого не понимает, тому не привьешь, — думал Горохов, нетерпеливо поглядывая на часы. — Уж лучше бы мне к матери сходить, дрова у нее наверняка кончились».

— Кто за срочную операцию, поднимите руки. Девять. Кто против? Два. Кто воздержался? Один. Итак, за — больше, чем против. Решено. Ну, а что бы вы сказали родным? — спросил Кулагин поджарого ассистента.

— Успокоил бы их. Сказал бы, что удалят отросток и…

— И все будет в порядке? Не так ли? От аппендэктомии, мол, никто в наше время не умирает? Не хотелось бы мне быть на вашем месте, когда вы вскроете полость и вместо аппендицита увидите метр безжизненной кишки. Поторопились, коллега! Идите вниз, побеседуйте с родственниками Михайловского. Скажите, что предстоит сложная операция и профессор не может поручиться за благополучный исход.

Вошла Крупина.

— Родственники ждут? — спросил Сергей Сергеевич.

— Да.

— Ну, идите, побеседуйте с ними. Все можете быть свободны. Оперировать я попрошу доктора Горохова.

«Вот и наколол матери дров, — подумал Горохов без особой, впрочем, досады: случай действительно интересный. — А старик — хитрец!»

И едва только все покинули кабинет — покинули мигом, даже не скрывая стремления поскорее удрать, Федор Григорьевич так и сказал профессору:

— А вы хитрец, Сергей Сергеевич. Вы же не для этих типчиков Михайловского расписывали, а для меня, верно? Только не думайте, что сердечно-сосудистые я променяю на ваши тромбозы. Нет уж, тому не бывать.

— Тромбозы пока, слава всевышнему, не мои. И мы с вами не на толкучке, — строго заметил профессор. — И здесь были не «типчики», а, надо полагать, ваши молодые товарищи. В общем, от скромности вы не умрете, коллега. Но если вам уж очень не по душе, я прооперирую Михайловского сам.

Кулагин говорил все это, уже сняв халат. В дорогом, но корректном костюме он был особенно представителен и импозантен. И молод был просто на удивление. Впрочем, такие вообще не старятся, такие когда-нибудь, но очень не скоро, просто умирают.

— Нет, Сергей Сергеевич, с вашего разрешения я прооперирую Михайловского, однако же не  в м е с т о  Чижовой. Не откупайтесь от меня некрозами и тромбозами, — сказал Горохов, понимая, что сегодня, кажется, напозволял себе с профессором действительно слишком много.

— Если вы думаете начать день сначала, Федор Григорьевич, то должен заметить, что я все-таки несколько устал. Что касается Чижовой, то, похоже, мне нечего вам запрещать. Вы еще не нашли пути к сердцу этой больной, каким бы оно ни было. Так ищите! Исследуйте! А пока идите мойтесь. Я в самом деле уже устал.

Кулагин ушел. Задумчиво глядя ему вслед, Горохов вытащил коробку своих неизменных «Любительских».

— Что вы еще задумали? — спросила Крупина, молча наблюдавшая всю эту сцену.