«Советогор» дернулся назад, качнулся и застыл на месте. Капитан взглянул на круглые, в медном ободке часы над штурманским столом.
— Прибыли, можно сказать, по расписанию, — он довольно потер руки. — Как в добрые старые времена.
— Я не считаю старые времена добрыми, — не отрывая от глаз бинокля, заметил Фролов. — Лучшие годы — будущие годы. Есть возражения?
— Кто же возьмется это оспаривать? — Капитан благодушно рассмеялся. Потянул ручку сирены. Гудок, засипев, взвыл мощно и голосисто, но тут же оборвал свой рев — Фролов ожег капитана взглядом.
— Отставить! — потребовал возмущенно. — Зачем их предупреждать?
Басовитый вскрик парохода прокатился по глади реки, по бело-песчаному берегу, ударился о крутой, точно срезанный, склон горы, под которой приткнулось с десяток изб и избушек, и, ослабленный, вернулся назад.
— Положено гудок давать, — сконфуженно начал оправдываться капитан. — Да и нет в фактории контры. Видите, словно вымерло…
— Вижу, вижу, — проворчал Фролов. — А если они где-то рядом? Услышат сирену — насторожатся… — Фролов с силой потер подбородок. Сжал его в ладони. — Ладно, будем высаживаться… В поселке определенно кто-то есть: может, хозяева, может, засада, а может, просто-напросто остяки. Но есть.
— Туземец тоже всякий бывает, — буркнул капитан.
Но Фролов уже распахнул дверь рубки, приказал:
— Взвод Латышева, на берег! Остальные — ждать сигнала!
Залегшие вдоль борта разношерстно одетые мужики и парни с винтовками зашевелились. Часть из них, пригнувшись, пробежала к корме, несуетливо расселась в спущенной на воду шлюпке.
Последним в нее спрыгнул Фролов. Хватаясь за плечи бойцов, пробрался на нос, где скрючились у пулемета девушка в алой косынке и стоял в полный рост Латышев — тоненький парнишка в малиновых галифе, в суконной гимнастерке, перетянутой ремнями портупеи.
Как только шлюпка врезалась в отмель, бойцы сиганули через борта, помчались от реки, петляя на берегу, рассыпаясь и растягиваясь в неровную цепь. Упали, замерли, держа под прицелом поселочек, поглядывая то на девушку, окаменевшую за щитком «максима», то на командиров.
— Смотрите, никак депутация! С хлебом-солью встречают, — удивленный Латышев показал револьвером на самый большой дом, который стоял близ амбара. — Или — военная хитрость?
От дома шли желтоволосый, похожий на гриб-боровичок, мальчик-крепыш, босоногий, в белой рубашке, и сухонький старик в голубой косоворотке и тяжелых смазных сапогах. Он нес на вытянутых руках деревянную резную чащу, накрытую расшитым узорами полотенцем.
Фролов не торопясь вложил маузер в кобуру и вразвалку двинулся навстречу деду и мальчишке. Латышев, оглянувшись на бойцов, взмахнул рукой — вперед, вперед! — и засеменил за Фроловым.
— Милости просим в Сатарово, — старик остановился в двух шагах от командиров. Поклонился.
— Ты что это комедию ломаешь, дед? — раздраженно спросил Фролов, увидев в чаше, которую держал старик, туесок с крупной, зернышко к зернышку, бледно-розовой икрой и скромненькую россыпь черных сухарей.
— Извиняйте за таку хлеб-соль, — старик виновато заморгал круглыми светлыми глазами. — Обнишшали. Хлебушек не помним, когда и едали. Не обессудьте, люди добрые, примите. — Он, опять поклонившись, протянул чашу Фролову. — Слава те, господи, что хучь сухариков-то горстку нашли. Нетути и сухариков-то. Последние реквизировали у нас намедни…
— Кто? — отрывисто спросил Фролов. — Кто реквизировал?
— Мы не в обиде, — торопливо заверил дед. Отвел взгляд, зачастил, наблюдая за девушкой в красной косынке, которая быстрым, летящим шагом приближалась к ним: — Не, не, мы супротив ничего не имеем. У них и мандат с печатью губернского Совета. Оказывать, написано, всяческое содействие, препятствия не чинить…
— На чье имя мандат?.. Когда они были? — в один голос поинтересовались Фролов и Латышев.
— Пять ден тому, — встрял в разговор мальчик. — Есеры оне. Соцьялисты-революционеры, значит. А старшой у них господин-товарищ Арчев.
Фролов и Латышев переглянулись.
— Ух ты, серьезный какой! — засмеялась девушка и с ходу стремительно присела перед мальчиком. — А как тебя звать, а кой тебе годик, мужичок с ноготок?
— Ежели по поэту Некрасову, то следоват: «Шестой миновал!» — залебезил старик, поглядывая то на командиров, то на девушку. — А Егорию два раза по шесть. Двенадцать, стал быть…
— Отпусти, не замай! — Егорушка отступил на шаг.
— Егор, значит. А меня звать Люсей, — девушка смотрела на него веселыми синими глазами. И вдруг, резко выкинув руки, схватила мальчика за плечи, притянула к себе. — А теперь, — шепнула ему в ухо, — представь нам дедушку. А то нехорошо получается.
— Чего? — не понял Егорушка. Но, сообразив, потеплел взглядом. — А-а… Никифором Савельевичем его звать. Его и покойный товарищ Лабутин завсегда заместо себя оставлял.
— Убили, выходит, Лабутина? — нахмурился Фролов.
— Убили гражданина Лабутина, убили… — подтвердил старик. Хотел перекреститься, но, испуганно взглянув на Фролова, на Латышева, не донес руку до лба, потеребил узкую бородку. — Вона и могилка его, — показал взглядом на черный холмик вдалеке. — Соцьялисты-революционеры приговорили и порешили… А вы, извиняйте, кто будете? — спросил почти бодро, но испуг в голосе скрыть не сумел.
