Поиск-86: Приключения. Фантастика - [7]

Тот нехотя разжал руки. Ефрем-ики повернул голову, увидел тело сына, ссутулился.

— Ну, поведешь на капище Нум Торыма? Если нет, тогда… — Арчев приставил дуло к виску старика. — Только легкой смерти не жди. Умирать будешь долго.

— Пугаешь? — Ефрем-ики ладонью отвел револьвер. — Не боюсь.

Лицо его отвердело, глаза расширились, превратились, казалось, в сплошные зрачки. Он плавно повел рукой, выдернул без усилия тесак, глубоко вонзенный Кирюшкой в столешницу. Степан вцепился в кулак старика, но тот медленно повернул к нему голову и от жуткого, остановившегося взгляда хозяина избушки мужик поежился, расслабил пальцы.

— Смо-три, — глухо сказал Ефрем-ики и все так же замедленно потянул рубаху за ворот. Ветхое, застиранное полотно разорвалось с легким шорохом, открыв грудь с одрябшими мышцами. Ефрем-ики, глядя уже в глаза Арчеву, прижал клинок к телу и, не поморщившись, не вздрогнув, повел не спеша тесак вниз и наискось. За лезвием прорисовалась алая полоска, которая сразу же превратилась в широкую, ярко-красную на белой коже, ленту крови, стекающей под рубаху. — Гля-ди, не бо-ольно-о-о…

Арчев, слегка зажмурившись, мотнул головой, отгоняя видение. Парамонов, вскинув винтовку, успел отбить руку Ефрема-ики, когда жало клинка уже почти коснулось шеи Арчева. Тесак выпал, воткнулся с легким стуком в пол. Степан вздрогнул, словно проснулся, навалился со спины на старика, подмял его, запыхтел.

— Ишь чего, колдун плешивый, удумал: глаза отводить! — Парамонов нервно хихикнул, наложил пятерню на лысину Ефрема-ики, толкнул несильно. — Спасибички скажите, вашбродь, что я в зенки его лешачьи не смотрел, за кинжалом следил. — Задрал голову, почесал сквозь взлохмаченную бороду подбородок. — А энтим фокусам — по живому мясу резать меня не напужаешь. Еще чище умею: звездочками…

— По чужому телу, — отрывисто уточнил Арчев. Потер лоб кулаком, в котором держал револьвер, передернул плечами. — Черт-те что! Вульгарный гипнотизм, а я, как гимназистка… Не придуши его, олух! — прикрикнул на Степана.

Тот отпустил старика, поглядел набычившись на испачканные кровью ладони, вытер их о штаны.

Ефрем-ики с трудом распрямился, покрутил головой, потискал пальцами горло. Стянул рваную рубаху на груди, прикрывая багровый, теперь уже слабо кровоточащий рубец и замер, прислушиваясь.

Снаружи доносились крики, плач, подвывание, перекрываемые свирепым, захлебывающимся лаем Клыкастого и Хитрой. Хлопнули один за другим два выстрела — собаки, пронзительно взвизгнув, смолкли.

Аринэ с Дашкой, жена Демьяна с Микулькой на руках, старуха показались все разом в дверях и тут же отшатнулись, отпрянули, оборвав стенания, — увидели на полу убитого.

Кирюшка, взмахивая наганом, тычками и пинками загнал в избушку женщин. Те, не пряча больше свои лица, робко обогнули тело Демьяна, остановились над ним недвижно. Дашка захныкала, но бабушка закрыла ей лицо ладонью, прижала девочку к себе.

— Ну, милые дамы, отвечайте, — Арчев поднял над столиком револьвер, щелкнул предохранителем. — Кто отведет нас на имынг тахи? Ты? — направил оружие на старуху. — Ты? — повел стволом в сторону жены Демьяна.

— Зачем баб пугаешь? — презрительно спросил Ефрем-ики. — Говорил тебе: мужики Сатары знают, бабы — нет… Теперь только я да Еремейка знаем. — Смело и зло поглядел в глаза гостя-врага. — Еремейка далеко, а я не скажу.

— Скажешь, морда остяцкая! — Кирюшка замахнулся на него, но Арчев удержал сообщника за руку.

— Хочешь жить, красавица? — Он прицелился в Аринэ. — Где Еремейка?

— Не нада-а-а… Не убей! — взвыла девушка, не отрывая переполненных ужасом глаз от черной дырочки дула. — Ушел Еремейка! Куип-лор ягун ушел…

— Мое! Суйлэх вола![5] — рыкнул дед. И когда внучка резко, точно ей под коленки ударили, присела, повернулся к Арчеву. — Как Куип-лор найдешь? — Ненавидящий взгляд старика пропитался язвительностью.

— Найду, — уверенно пообещал Арчев. — Мать объяснит дорогу. — И, показав револьвером на Микульку, коротко кивнул Кирюшке. — Займитесь мальчиком, Серафимов.

2

Похожий на черный утюг, широкий, с низенькими бортами пароходик, на кожухах колес которого белело подновленное и исправленное «Советогор» вместо «Святогоръ», лихо развернулся боком к берегу и заскользил по светлой от солнца реке. Колеса, взблескивая мокрыми плицами, вращались все медленней и медленней и наконец замерли. Обвис на корме красный флаг.

— Самый малый назад! — склонившись к переговорной трубе, приказал капитан, чем-то неуловимо напоминающий свой пароход: такой же потрепанный годами и жизнью, но все еще бодренький, крепенький, кругленький. Приложился ухом к раструбу, выслушал. Снова прижался губами к трубе. — Да, да, Екимыч… Ну ты сам знаешь, как надо, чтобы не сносило. Добро! — Поставил ручку машинного телеграфа на «стоп». — Вот и Сатарово, товарищ Фролов, дорогой мой, так сказать, старпом.

Фролов, худой, сутуловатый, в кожаной тужурке, разглядывал в бинокль берег. Хмыкнул, покосился на капитана — не издевается ли? Но тот смотрел открыто, бесхитростно, чуть ли не радостно, хотя радоваться было нечему: пароход вышел почти без команды — никакого «пома» у капитана не имелось. Сам себе помощник, сам себе штурман, сам и боцман. Даже механиков не было. Хорошо хоть, что удалось отыскать перед отплытием двух машинистов, не сбежавших во время мятежа из города: старика Екимыча и молоденького Севостьянова.