Пограничники бывшими не бывают! - [104]

Кончив предателей, колонна вышла обратно, тяжелых (раненых и больных) погрузили в машины и уехали вперед, остальные колонной пошли пешком, изображая колонну пленных, перегоняемую немцами, роль немцев играют, конечно, ДОНцы, обряженные немцами. Надлежащие документы были у Лечи, состряпанные Ашотиком, и чеченемец катил в коляске (не детской, а мотоцикла), типа как босс (то есть микрофюрер), руля колонной. Два взвода типа охраняли колонну, и шли цепью по бокам, все чин чинарем, даже физии у «охранников» магдебургско-ингольштадтские[223]. Остальные укатили на транспорте, кроме взвода резерва, те идут чуть сзади, таясь в лесу, на всякий случай.

Выехав из опасной зоны, колонна транспорта встала в лесу и, замаскировавшись, начала активно ждать пешую колонну, и так до лагеря (нашего, конечно). Вот догонят и остановятся, постоят, покурят, потрындят, моторы осмотрят. И через полчасика снова выезжают, пока не догонят, страхуют на случай погони гитлеровцами, таким образом и дошли, нивелируя разности скоростей пешехода и танка.

– Ну что, молодцы, – говорю я, остальные тоже кивают, подтверждая молодечество войска нашего гэбиста.

Встаю из-за стола, надо теперь идти к новоприбывшим, тяжела шапка Фурманмаха (комиссарская, хочу сказать), но надо.

По пути цепляю Савельева, он же тоже комиссар, пусть со мной идет, будем жечь глаголом сердца людей (вот откуда выражение комиссар ЖЖОТ?).

Подходим к шалашам, ну в место, где расположились бывшие пленники, которое огорожено и охраняется, это же фильтрационный лагерь (и вовсе не «Артек»). Особисты уже начали по одному фильтровать экс-пленников Вермахта. Вот и поговорим с фильтруемыми, особисты прямо тут же, в шалашах (4 группы особистов – четыре шалаша), ведут следствие, ой нет, обследование, что ли, скорей тогда уж собеседование.

– Егор, начни со второго шалаша, я с первого, – и мы, разделившись, входим в «кабинеты» особистов.

В «моем» шалаше, ой «кабинете», беседу с фильтруемым ведет сержант НКВД Легостаев, я вхожу, и Легостаев, встав, приветствует меня по уставу. Прошу его продолжать и пристально приглядываюсь к тому человеку, с кем ведет беседу Легостаев. Ого, знакомая рожа, так это же Тыгнырядно, Васек мой из 24 июня. Лезу к нему обниматься, все-таки в самые трудные сутки в жизни он поддержал меня и, так сказать, акклиматизировал в этой реальности-времени.

– Васееееееееек привет, ты жив, я думал тебя тогда убили немцы?

– Товарищ старший лейтенант, меня ранили, и немцы тоже подумали, что я мертвяк, да там и оставили. Потом на меня наткнулись ребята, такие же окруженцы, как я, два дня пробирался на восток с ними, а потом ночью нас спящих опять взяли немцы, прямо проклятие какое-то. Ну и в лагерь привели, там товарищ военврач наш очень помог, а тут и ваши добры молодцы подоспели.

– Легостаев, это наш человек, считай, он прошел проверку, мы с ним два дня 24 и 25 июня немцев били вдвоем, все, отпусти его со мной. И того военврача найди, по-быстрому опроси и к Калиткину.

– Так точно, товарищ комиссар дивизии, красноармеец Тыгнырядно, вы свободны, охрана, следующего.

Идем, болтаем с Тыгнырядно, и отвел я его к Онищуку, когда я Петрухе рассказал, как двадцать четвертого июня дерзко и умело действовал Васька, Петруха без разговоров взял его в разведку (братцы-хохлы столковались). Оставив Васька в надежных руках, я пошел на обед.

Сижу в столовке, рядом садится некий начтыл:

– Как ты, милый?

– Заткнись, когда я ем, я глух и нем.

– А почему так грубо?

– А уж как заслужила.

– Да ты что, милый, что же я сделала?

– Да практически ничего, просто тупо унизила перед своими тыловиками и все, а так ничего страшного или глобального.

– Виталя, да когда же, ты что, милый.

– Давай сперва поедим, потом продолжим, не хочу умереть, подавившись, понятно!

– Хорошо, как скажешь.

– Приятного аппетита, товарищ начтыл.

Поел и пошел к себе. А если Машундре нужно, то пусть меня ищет, не я первый начал. Тем более перед своими сотрудниками (или сослуживцами) меня унизила, плевать на звание, плевать на должность, она унизила во мне человека, мужчину.

И заснул, блин, лежал, думал, ждал эту женщину-редиску, и заснул.

Просыпаюсь от поцелуя, так, значит, ща прощение (а на коленях поваляться, ну можно и на моих) будет просить, ну я готов.

– Милый, в чем дело, почему ты такой бука? Ну, ошиблась, ну сказала не то слово, я была просто занята, пойми.

– Товарищ начтыл, это не оправдание, я никогда, даже будучи занят, не сказал бы тебе «заткнись», даже если это дело жизни и смерти. Даже наедине, а тем более перед людьми, поэтому иди к себе в склад, и ты вольна делать все, что хочешь. Надеюсь, мы останемся хотя бы друзьями. Все, теперь иди на фиг, я хочу спать, ты сделала свой выбор там, в складе.

Машка гордо развернулась, фыркнула и, перекатывая попкой, рванула с места в карьер, строя из себя обиженную. Все, теперь точно спать. 10 июля закончилось, правда, не так сладко, как хотелось, но уж как есть.

Глава XVIII «Суперсон и «лесистая горка»

11 июля 1941 года, где-то в Белоруссии (точнее, в 50–70 км от Брестской крепости и дальше)

– Эй, воитель, вставай, – слышу я сквозь сон.