Поговорим о странностях любви - [6]

Вспомнила: сациви! Это блюдо называется сациви! Ну, которому покойная Тамара меня научила. Точно: курица, коренья, орехи. Кстати, надо попробовать буряк с орехами. Натощак буряковый сок и два ореха. Этот старичок говорит: за полгода лечения к нему вернулась такая память, какой у него сроду не было. Я тоже не верила, но ты бы послушала: поезд, пароход, самолет, он все держит в голове, минута в минуту. Кроме междугородных автобусов, он говорит: они все равно никогда не приходят по расписанию. А, что буряк! Зачем мне эта память? Вечно вспоминаешь какие-то ужасы, А было же, было столько хорошего! Даже во время войны. Я тебе рассказывала, как в эвакуации у нас украли чемодан? Нет? Странно. По-моему, это было в Красноводске. Наш поезд загнали в тупик, я пошла на станцию менять Сашенькины вещи на хлеб, ничего не сменяла, прихожу, где чемодан? Чемодана нет! А там все наши запасы, мамино кольцо, все, что у нас было! Я сижу, плачу, Сашка сидит, плачет. На дворе осень, ветер, пыль, от отца никаких известий, представляешь? Нет, ты не представляешь. И слава богу. Но надо что-то делать. Если мальчика не отвлечь чем-нибудь, он с ума сойдет, а у меня ни крошки еды, ни игрушки! Я беру его за руку, и мы идем по путям. Думаю, вдруг снова повезет. Однажды мы шли, а рядом стоял эшелон с ранеными, я на минутку отвернулась, смотрю, мой сынок уже в вагоне, кто-то взял его на руки, он раньше ни к кому не шел, а тут осмелел; декламирует стихи, к нему все тянутся, люди истосковались по дому. Я потом у него сахар отобрала, сразу лопнул бы. А тут ни души: товарняк, под брезентом пушки. Часовые. Вдруг он кричит: мама, жираф! Я думаю: все, галлюцинации, а он тянет меня к какому-то вагону, смотрю, действительно: крыша прорезана, из нее торчит голова жирафа! На макушке у него ушанка, наверно, чтоб не простыл на ветру, оказывается, это эвакуировали зоопарк, многих зверей не смогли взять, их выпустили или раздали людям, я знаю одну семью, они всю войну держали у себя обезьяну, и надо же: в последний день перед приходом наших какая-то сволочь ее застрелила, они похоронили ее в саду, а жирафа директор все-таки вывез, дай бог ему здоровья, если жив. И вот мы стоим в Красноводске, в степи, на рельсах, голодные, нищие, и смеемся во все горло, а жираф вертит головой в ушанке…

Опять я тебя заговорила? Надо включить телевизор. Сегодня вторая серия. Выкрути ручку, где звук, они еле шевелят губами. Или это я хуже слышу? Уши не поменяешь, надо менять телевизор. Ты чего скисла? Дай-ка мне лучше помаду. Скоро придет доктор Вайсфельд. Мы женщины или кто? А ты иди. В холодильнике слева пакет, это тебе. Ничего особенного, немножко персиков и пирог. Как это зачем? Это не твоего сына надо подкормить, это моего внука надо подкормить. Если ты его сейчас не вытянешь из простуды… Молчи, сказала!

Лучше я тебя причешу, как эту, ну, что на Веры Сергеевны дочку похожа, ага: Мирей Матье. Вот так, вот так. А здесь на уши. А? Знаешь, ты вполне еще ничего. Ей-богу! Мы этим мужикам покажем, да? И я тоже. Найду себе старичка, чистенького, бодренького, вместе в парк будем ходить, на уколы. Или сидеть дома. Я ему банки, он мне горчичники. Красота! Нет, наверно, надо тоже разносить телеграммы. Но только поздравительные. Зачем портить людям настроение? Ну, иди, тебе пора. Иди, а я прилягу. Устала. Иди, Маську поцелуй за меня. И звони, слышишь? Ф-фу. Ф-фу. Ушла. Идет по лестнице. Вышла во двор. О, господи! Оля! Оленька! Вернись! Вернись! Ну вот, я так и знала. Зонтик-то забыла!

III

Уважаемая тов. Батыгина О. М.!

Довожу до Вашего сведения, что в настоящее время ртуть, выпрыгнувшая от жары из термометров, растеклась по барханам, вследствие чего местность неузнаваемо изменилась и географические карты срочно переделываются. До окончания переработки Куня-Ургенчское районо вынуждено перенести экзамен по географии на осень. Если и к этому времени ртутные реки не удастся нанести на карты или вернуть назад в термометры, экзамен будет заменен заочным турниром по хоккею со школьниками Заполярья, однако без внесения его результатов в годовой табель. Короче: с утра в тени было тридцать восемь. Сколько сейчас, не знаю, — тени нет. Согласитесь, тов. Батыгина, пардон, уже снова Калинчак: в такую погоду бить шурфы неэтично. И вообще первую неделю у меня было ощущение, что вот-вот я прокопаю планету насквозь и, путаясь в порванных меридианах, вылезу на поверхность где-нибудь в Каракасе.

Однако на двух с чем-то метрах дали отбой: обнаружилась подошва фундамента. Его закладывала одна цивилизация, стены ставила другая, третья пыталась их поджечь, и теперь мы, четвертая, уточняем все для пятой. К счастью, попадается много черепушек. По ним можно датировать эпохи с точностью плюс-минус два шаха. Если бы Вы, Ольга Михайловна, посмотрели, какая это нежная и муторная работа, то прежде чем кокнуть очередную чашку, нацарапали бы на ней число, свою фамилию и основные данные о своей эпохе. А пока скромные труженики археологии вынуждены кропотливо исследовать пыль веков на переднем крае науки. Степа Самохин и Колька Примус наисследовались и заползли в палатку. У них сегодня принципиальная встреча в кинга. Колька уже проиграл целое море пива, и Степа почти стоит одной ногой на борту белопенной кружки, чтобы объезжать свои новые владения. Правда, до ближайшего пива километров триста по барханам, но Степа Самохин — человек большой мечты.