Поэзия США - [165]

Плохи дела. Ох плохи. Они заставляют индейцев

                 учиться читать. Им нужны огромные черные негры.

                 Бр-р-р. Они заставляют нас работать

                 по шестнадцать часов в сутки. Спасите.

Америка это вполне серьезно.

Америка это после твоих телепрограмм.

Америка так ли это?

Лучше бы дали мне право на труд.

Да я не хочу ни в Армию идти ни крутить токарные

                 станки на аккуратненьких фабриках я близорук

                 и к тому же еще психопат.

Америка отдаюсь делай со мной что хочешь.

СУПЕРМАРКЕТ В КАЛИФОРНИИ © Перевод А. Сергеев

Этим вечером, слоняясь по переулкам с больной головой

                 и застенчиво глядя на луну, как я думал о тебе, Уолт

                 Уитмен!

Голодный, усталый, я шел покупать себе образы

                 и забрел под неоновый свод супермаркета и вспомнил

                 перечисленье предметов в своих стихах.

Что за персики! Что за полутона! Покупатели вечером

                 целыми семьями! Проходы набиты мужьями! Жены

                 у гор авокадо, дети среди помидоров! — и ты, Гарсия

                 Лорка, что ты делал среди арбузов?

Я видел, как ты, Уолт Уитмен, бездетный старый

                 ниспровергатель, трогал мясо на холодильнике

                 и глазел на мальчишек из бакалейного.

Я слышал, как ты задавал вопросы: кто убил поросят?

                 Сколько стоят бананы? Ты ли это, мой ангел?

Я ходил за тобой по блестящим аллеям консервных

                 банок, и за мною ходил магазинный сыщик.

Мы бродили с тобой, одинокие, мысленно пробуя

                 артишоки, наслаждаясь всеми морожеными

                 деликатесами, и всегда избегали кассиршу.

Куда мы идем, Уолт Уитмен? Двери закроются через час.

                 Куда сегодня ведет твоя борода?

(Я беру твою книгу и мечтаю о нашей одиссее

                 по супермаркету и чувствую — все это вздор.)

Так что — мы будем бродить всю ночь по пустынным

                 улицам? Деревья бросают тени на тени, в домах

                 гаснет свет, мы одни.

Что же, будем идти домой мимо спящих синих

                 автомобилей, мечтая об утраченной Америке любви?

О дорогой отец, старый седобородый одинокий учитель

                 мужества, какая была у тебя Америка, когда Харон

                 перевез тебя на дымящийся берег и ты стоял

                 и смотрел, как теряется лодка в черных струях Леты?

СУТРА [144] ПОДСОЛНУХА © Перевод А. Сергеев

Я бродил по берегу грязной консервной свалки, и уселся

                 в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик»,

                 и глядел на закат над коробками вверх по горам,

                 и плакал.

Джек Керуак сидел рядом со мной на ржавой изогнутой

                 балке, друг, и мы, серые и печальные, одинаково

                 размышляли о собственных душах в окружении

                 узловатых железных корней машин.

Покрытая нефтью река отражала багровое небо, солнце

                 садилось на последние пики над Фриско, в этих

                 водах ни рыбы, в горах — ни отшельника, только мы,

                 красноглазые и сутулые, словно старые нищие у реки,

                 сидели, усталые, со своими мыслями.

— Посмотри на Подсолнух, — сказал мне Джек, — на фоне

                 заката стояла бесцветная мертвая тень, большая, как

                 человек, возвышаясь из кучи старинных опилок —

— я приподнялся, зачарованный — это был мой первый

                 подсолнух, память о Блейке — мои прозрения —

                 Гарлем

и Пекла Ист-Ривер, и по мосту лязг сандвичей

                 Джоза Гризи, тупики детских колясок, черные

                 стертые шины, забытые, без рисунка, стихи

                 на речном берегу, горшки и кондомы, ножи — все

                 стальные, но не нержавеющие, — и лишь эта липкая

                 грязь и бритвенно острые артифакты[145] отходят

                 в прошлое —

серый Подсолнух на фоне заката, потрескавшийся,

                 унылый и пыльный, и в глазах его копоть и смог

                 и дым допотопных локомотивов —

Венчик с поблекшими лепестками, погнутыми

                 и щербатыми, как изуродованная корона, большое

                 лицо, кое-где повыпали семечки, скоро он станет

                 беззубым ртом горячего неба, и солнца лучи погаснут

                 в его волосах, как засохшая паутина,

листья торчат из стебля, как руки, жесты из корпя

                 в опилках, осыпавшаяся известка с ветвей, мертвая

                 муха в ухе,

несвятая побитая вещь, мой подсолнух, моя душа, как

                 тогда я любил тебя!

Эта грязь была не людской грязью, но грязью смерти

                 и человеческих паровозов,

вся пелена пыли на грязной коже железной дороги, этот

                 смог на щеке, это веко черной нужды, эта покрытая

                 сажей рука или фаллос или протуберанец

                 искусственной — хуже, чем грязь, — промышленной —

                 современной — всей этой цивилизации, запятнавшей

                 твою сумасшедшую золотую корону, —

и эти туманные мысли о смерти, и пыльные безлюбые

                 глаза и концы, и увядшие корни внизу, в домашней