Поэзия США - [166]

                 куче песка и опилок, резиновые доллары, шкура

                 машины, потроха чахоточного автомобиля, пустые

                 консервные банки со ржавыми языками набок, — что

                 еще мне сказать? — импотентский остаток сигары,

                 влагалища тачек, молочные груди автомобиля,

                 потертая задница кресла и сфинктер динамо — все

                 это

спрелось и мумифицировалось вкруг твоих корней —

                 и ты стоишь предо мною в закате, и сколько величья

                 в твоих очертаньях!

О совершенная красота подсолнуха! Совершенное

                 счастье бытия подсолнуха! Ласковый глаз природы,

                 нацеленный на хиповатое ребрышко месяца, проснулся

                 живой, возбужденно впивая в закатной тени золотой

                 ветерок ежемесячного восхода!

Сколько мух жужжало вокруг тебя, не замечая твоей

                 грязи, когда ты проклинал небеса железной дороги

                 и свою цветочную душу?

Бедный мертвый цветок! Когда позабыл ты, что ты

                 цветок? Когда ты, взглянув на себя, решил, что ты

                 бессильный и грязный старый локомотив, призрак

                 локомотива, привиденье и тень некогда всемогущего

                 дикого американского паровоза?

Ты никогда не был паровозом, Подсолнух, ты был

                 Подсолнухом!

А ты, Паровоз, ты и есть паровоз, не забудь же!

И, взяв скелет подсолнуха, я водрузил его рядом с собою,

                 как скипетр,

и проповедь произнес для своей души, и для Джека, и для

                 всех, кто желал бы слушать:

— Мы не грязная наша кожа, мы не наши страшные,

                 пыльные, безобразные паровозы, все мы душою

                 прекрасные золотые подсолнухи, мы одарены

                 семенами, и наши голые волосатые золотые тела при

                 закате превращаются в сумасшедшие черные тени

                 подсолнухов, за которыми пристально и вдохновенно

                 наблюдают наши глаза в тени безумного кладбища

                 паровозов над грязной рекой при свете заката

                 над Фриско.

МОЕ ПЕЧАЛЬНОЕ Я © Перевод А. Сергеев

                 Порой, когда глаза мои краснеют,

я забираюсь на крышу небоскреба Эр-Си-Эй

                 и смотрю на мой мир, Манхаттан —

                       мои дома́, улицы-очевидцы моих похождений,

                             мансарды, диваны, квартиры без горячей воды

— там, на Пятой авеню, ее я тоже имею в виду,

                 с муравьями автомобилей, желтыми такси,

                           пешеходами, величиной с шерстинку, —

панорама мостов, восход над механикой Бруклина,

                 закат над Нью-Джерси, где я родился,

                           и Патерсоном, где я играл с муравьями, —

мои недавние любвишки на 15-й улице,

                 мои любови на Нижнем Ист-Сайде,

                          мои некогда громкие похождения на Бронксе,

                                                                           вдали —

тропинки пересекаются на невидимых улицах,

                 моя жизнь подытоживается, мои отлучки

                          и восторги в Гарлеме —

— солнце светит на все, чем я завладел

одним взглядом отсюда до горизонта,

                 до последней моей бесконечности —

                            там, где вода океана.

Грустный,

              вхожу я в лифт,

                              и спускаюсь в раздумии,

и бреду тротуаром, вглядываясь во все людские

                              машинные стекла и лица,

                        ищу того, кто может любить,

и останавливаюсь, ошеломленный,

              перед витриной с автомобилями,

стою, уйдя в себя, созерцаю,

                                               а сзади меня

             по Пятой авеню движутся автомобили,

                        ожидая мгновенья, когда…

Пора домой, приготовить ужин, послушать по радио

                  романтические известия о войне.

                       …все движение остановится.

Я иду по безвременью, испытывая тоску жизни,

                 нежность сочится сквозь здания,

                          мои пальцы ощупывают лицо реальности,

                 по моему собственному лицу, отраженному

                          в уличном зеркале, текут слезы — сумерки —

                                     мне не хочется

ни конфет, ни духовного общения

                 под японскими абажурами —

Смятенный обступившими его картинами,

                 Человек пробирается по улице

                          мимо коробок, газет,

                                        галстуков, дивных костюмов —

                          навстречу желанью.

Мужчины, женщины текут по тротуарам,

                 тикают красные огоньки, время торопится,

                          машины торопятся —

и все эти пересекающиеся стриты

                 и авеню,

                          гудящие, бесконечные,

                                 ведут сквозь спазмы заторов,

                                                крики и скрежет машин

мучительным путем

                 за город, к кладбищу,