Под созвездием Рыбы - [4]

Я прыгнул и по грудь в воде пошел к барже.

Схватив удилище, я вывалился обратно на берег, выволок язя и упал в траву.

Этот кубенский язь был самый безумный язь в моей жизни.

Сиги и стрекоза

— Подержи-ка, — сказал капитан Иван Иваныч, — 165.

О, подержать штурвал для меня — удовольствие. Курс 165, прекрасно!

— Только не разболтай.

Ну уж нет, не разболтаю — старый штурвальный.

Я гляжу то на медную стрелку, указывающую румбы, то на Ладогу. Катер давно уже отошел от берега и не видно вокруг ничего, кроме волн и небес. А волны и небеса — это как раз то, что следует созерцать.

Странное все-таки дело — никак не думал, что окажусь этим летом на Ладоге. И привела меня сюда в общем-то дурацкая идея, которая всем кажется нереальной. Идея объездить все озера.

— Ну прямо-таки все?

— Хотя бы самые большие.

— А маленькие?

— А маленькие потом.

Я не кручу штурвал ни вправо, ни влево, только держу его точно так, как держал Иван Иваныч. Но, видно, импульс какой-то передается через пальцы огромному черному рулю, приделанному под кормой — корабль отклоняет вправо.

Я крутанул влево и увидел стрекозу.

Она была вырезана из старого корабельного дерева и так ловко приделана к амперметру, будто залетела из озера и села отдохнуть. По коричневому брюшку разбегалась медная насечка — ромбики, запятые, звездочки. Глаза бутылочного стекла были ловко подделаны под аквамарины.

Мастеру, видно, хотелось сделать ее точь-в-точь как в натуре, но он не удержался, всю изукрасил медными заклепками. Крылья — ламповой слюды.

— Корабельная стрекоза, — думал я. — Это прекрасно. На дизеле, крашенном суриком и белилами, вдруг старо-парусная стрекоза. Ведь что такое эта деревянная стрекоза — это символ парения! Это символ свободного перемещения в мировом океане!

Корабль ушел вправо румбов на пятнадцать, я закрутил штурвал, катер дернуло — и стрекоза взлетела с амперметра.

Она трещала слюдяными крыльями о ветровое стекло.

— Что за дьявол! — крикнул железный раструб передо мною. Из него донеслось жаркое дыхание Иван Иваныча и запах сигарет «Памир».

Штурвал вырвался из рук и сам попер вправо. Иван Иваныч крутил другой штурвал, установленный на мостике и связанный с этим.

Неожиданное воспарение деревянной стрекозы изумило меня.

Пошуршав о стекло, она опять уселась на амперметр, дрогнула крыльями и замерла.

— Ваня, — крикнул я. — Как сюда попала стрекоза?

— А? — сказала труба, усиливая запах «Памира».

— Откуда взялась стрекоза?

— С озера залетела.

В полукилометре я вдруг увидел маленький зеленый кораблик — рыбаки вытягивали сети.

— Сети похожают, — брякнула труба.

Интересное слово «похожать», я его услышал только здесь, на Ладоге. Оно означает — проверить сети.

— Началась похожка, — сказал и я в трубу, чтобы утвердиться в свободном обращении с новым словом.

Пока мы подходили к рыбакам, стрекоза отвлекала меня. Она взлетала, изогнувшись, стучала в стекло коромыслом.

Рыбаки похожали сети. Все в оранжевых фартуках, краснолицые. Чуднóе впечатление производит человек, одетый в оранжевое, к тому же это оранжевое — резиновое и скрипит, как всеми теперь позабытые галоши.

Мы вплотную подошли к рыбакам, встали борт о борт.

Заскорузлыми и ловкими пальцами рыбаки выдирали из сети сигов и шмякали в ящики, стоящие на палубе, а сеть между тем наматывалась на барабан.

Сеть ползла из-под судна, сиги бились в воздухе, летели брызги и казалось, сети так впиваются, что сок брызжет из-под рыбьей чешуи. Чудно все-таки — в воду заброшена такая примитивная штука и вот на тебе — в ней оказываются сиги. В детстве меня волновали сетки, особенно футбольные.

…А глаз сига — неглубок. Нет такого золотого колодца, как в лещовом глазу.

Хвост сига хочется назвать ластом и сравнить с бабочкой.

Сиг — рыба неповторимой пластики. Однажды я видел у мясника чудовищно тяжкий, грубо кованый тесак, которым, казалось, можно отрубить слоновью ногу. Сиг напомнил этот тесак, но только округлый, обточенный — оковалок.

Какой странный у сига рот — подрубленный книзу. Это так называемый нижний рот.

Длинным пиратским ножом матрос Саша стал пороть сигов. Во вспоротом сижьем брюхе плотно лежала яркая оранжевая икра. Она была заключена в прозрачно-мутноватую пленку и, кажется, шевелилась. По сравнению с сизыми потрохами она была гроздью рябины в жухлых листьях. В силе цвета заключалась ее суть.

За сигами я позабыл стрекозу. Заскочив в рубку, я снова увидел ее. Как окаменевшая, сидела она на амперметре. Странно, что не сумела улететь из открытой настежь рубки, наверно, не хотела. Огромная ладожская стрекоза.

Сиги и стрекоза показались вдруг соразмерными, слились в воображении, переплелись. Немедленно захотелось зафиксировать, утвердить в памяти сигов и стрекозу.

Я бросился в кубрик за фотоаппаратом.

Увы, фотография — не лучший способ утверждения.

Стремительно я щелкал кадр за кадром, тыкал в нос сигам фотоэкспонометр, облепил «Зенит» рыбьей чешуей, ляпнул в объектив зачерневшим сиговым соком. Рыбины ускользали из моих фотографических рук, вяло уползали, не укладываясь в композицию.

Матрос Саша допарывал сигов. Его рука с ножом влезла в кадр — матросская рука с татуировкой «САНЯ».