Под шорох наших дизелей - [35]

Шрифт
Интервал

Случилось это в славном городе Северодвинске, где мой экипаж оказался волею судеб и флотского начальства. Лодка стояла в заводе, что предполагало не только значительную разлуку с морем, но и с семьями, проживавшими в далеком Гаджиево. Несколько лет назад его переименовали в какой-то обезличенный Скалистый, видимо, полагая, что легендарный герой-подводник  Магомед Гаджиев имеет какое-то отношение к чеченскому сепаратизму. Слава богу, справедливость восстановлена и надеюсь, что навсегда. Так вот, морякам срочной службы было, в общем-то, все равно, где стоит «пароход». Увольнение «в город», как таковое, на Северном флоте  практически не существует. Хотя в таком центре цивилизации, каким в ту пору был Северодвинск, можно было вполне рассчитывать на культпоход в кино и даже на танцы в БМК.  Но вот кто позволял себе расслабиться, так это «фенрики», то бишь молодые офицеры, причем, не только холостяки.  Разумеется, в вечернее время, плавно переходящее в ночное. Главное - как штык явиться к подъему флага и желательно своим ходом. Очень это качество на флоте уважают. Два главных преступления для военмора: опоздать на вахту и к подъему флага. Осмотрит, бывало поутру свирепый старпом строй бравых офицеров, переминающихся в ожидании командира.

«Да-аа, - подумает, - ну и физиомордия у лейтенанта Ж., чем же ты, мил человек, ночью занимался? А ведь молодец, в строю! Да и остальные тоже... орлы!»

Днем-то все без исключения геройски служат Родине, крепя боеготовность и обеспечивая ударную работу заводчан. Ну а вечером, святое дело, случалось и нам посидеть у «Эдельмана», пока его не спалили. По слухам, без политотдельских опричников дело не обошлось. Отменное, доложу я вам, местечко было, со вкусом! Но, видимо, рассудили, что не бывать вертепу. Опять же плюс к боеготовности и моральным устоям, которыми советский моряк был широко известен всему миру, не исключая и вероятного противника. Но, как известно, «всех не перевешаешь». Была еще парочка мест для отдохновения ратной души: «РБН» (ресторан «Белые ночи»), что-то там, на Яграх и т.д. Однако некоторые предпочитали, как повелось издревле, становиться на постой. И спокойней и стабильней. И на ресторан тратиться не надо. Таким, конечно, в коллективе грош цена, но дело это сугубо личное. Без ресторана все равно было не обойтись, надо ведь сначала познакомиться, а уж потом «на постой».  Это ж вам не старое доброе время, когда  квартирмейстер торжественно сообщал господам гусарам адреса домов, где их уже «с нетерпением» ждут-с.

Короче говоря, иду я как-то по зимнему Северодвинску, время - глубоко за полночь, из гостей, стало быть, возвращаюсь. Вы же знаете, моряку, а тем более командиру, везде рады. Да и знакомых в мои зрелые годы - минимум полгорода. Вдруг, не сразу и глазам поверил, бредет мой минный офицер (назовем его Сидоров), а впереди на поводке пес не очень-то и породистый. Мне даже обидно стало:

«В таком экипаже служишь, - думаю, - можно и поприличней собаку завести». Тем более, что к минерам я неравнодушен, сам из них вышел. А потом, откуда у него собака? Не на лодке же из Гаджиево приволок? Вижу, заметил Сидоров меня и как-то засмущался.

«Ну,- думаю, - не иначе какая-то тайна», - а ведь известно, что командир это - как духовник на исповеди, и никаких тайн от него быть не может.

- Салют, минерище, ты что это, частным сыском, что ли подрабатываешь по ночам? Или роддом охраняешь?

- Никак нет, товарищ командир. Абсолютно дурацкий случай вышел. Представляете, познакомился в РБН-е с теткой, - минер поймал мой укоризненный взгляд и вовремя  поправился:

- Простите, с девушкой.  Ну, короче говоря, пошел я ее провожать, а она вона где живет, в Квартале (район  новостроек, упоминание которого автоматически удваивает стоимость такси). Пригласила испить кофею. Слово дамы - закон. Вы же меня знаете!

- Конечно, Сидоров, поэтому продолжайте, пока ничего оригинального, - заметил я нарочито официальным тоном.

- Так точно, - отчеканил минер голосом изрядно подмерзшего человека. Ну посидели так мило, коньячком переложили. Все путем, наконец, она и говорит:  «Слушай, Петя, поздно тебе уже в казарму возвращаться, оставайся».

- Серьезное предложение, Петя. Насколько я понимаю ты  его, собственно, и добивался?

- Ну, в общем-то, да. Но дело все в том, что она попросила собачку вот эту выгулять, пока, мол, постель застелит.

- Понятно, балдахин распустить, благовония воскурить... Короче говоря, валяй, черт с тобой, только чтобы к подъему флага как штык! Понял?

- Понял, товарищ командир, только... забыл я, где дом-то этот. Они здесь все одинаковые.

- Да-а, - сочувственно протянул я, - сразу видно, что не штурман. А собака на что? Тоже не местная, что ли? Домой дороги не знает.

- Да черт ее разберет! Может, не гуляла давно. Третий час меня по району кружит. Уже и колотун прошиб. Мелькнула тут  мыслишка, а не послать ли всех к чертям? А потом думаю, а вдруг это у нее - единственное близкое существо. Так что еще похожу немного.  Вдруг эта зараза чего вспомнит. Домой, Жучка! Домой!

- Имя-то хоть знаешь?

- Девушки?

- Нет, собаки.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.