Под шорох наших дизелей - [36]

Шрифт
Интервал

- В том-то и дело, что не спросил. Может, поэтому обиделась и кружит, сука! Простите, товарищ командир, мы уж побежим...

И минный офицер исчез, скрывшись в вихре внезапно налетевшей поземки.

Наутро я с глубоким удовлетворением наблюдал Сидорова в воинском строю и, к счастью, без собаки. Ничего что под его левым глазом заметно выделялся значительных размеров синяк, похоже, что офицер исполнил свой долг  подводника-гуманиста до конца. А собака, надо полагать,  привела его в нужное место. Судя по выражению его лица, я понял, что рассказывать эту историю можно будет не раньше, чем лет через десять.  Мне было нелегко, но я выдержал испытание. Джентльмен должен всегда оставаться джентльменом. Как  Сидоров, в свое время. Вспоминая эту историю, я, лишний раз с грустью убеждаюсь, что ни одно доброе дело безнаказанным не остается.



ПИНГВИН


Приехав в Ленинград на командирские классы, капитан-лейтенант Митрохин немедленно развил бурную деятельность. И было из-за чего. Появившись с опозданием, пришлось перегонять лодку с Севера на Балтику в ремонт, он  начисто потерял шанс на место в офицерском общежитии. Поэтому радость встречи с однокашниками, многих из которых он не видел с выпуска, была омрачена поисками жилища  для собственного семейства, смиренно ожидавшего решения этого важнейшего вопроса современности в далеком Видяево. Им было не привыкать к ожиданию, и они справедливо рассчитывали на остатки совести, которые, несомненно, присутствовали в натуре Митрохина. Хотя, откровенно говоря, годы, проведенные в должности старпома подводной лодки, слегка поколебали эту некогда незыблемую категорию.  Все объяснялось просто: старпом, как исполнитель командирской, а, следовательно, чужой воли, был вынужден частенько перекладывать моральную ответственность за сомнительные приказы, а такие, конечно же встречались, на совесть тех, кто их  отдавал, сиречь начальников.

«Вот стану командиром, - мечтательно потягиваясь, думал Митрохин, - буду брать всю ответственность на себя. С одной стороны - хорошо быть прикрытым от начальства широкой спиной «кэпа», но, сколько же можно слыть «злобной собакой», чьи «ответственные обязанности несовместимы с частым нахождением на берегу». Как  все-таки  здорово принимать самостоятельные решения. Для этого люди, собственно, и рвутся к машинным телеграфам, а командирские классы - лишь необходимая ступенька к этой великой цели».

«И совесть будет чиста, как у моего Дениски», - грезил вчерашний старпом, безумно скучая по трехлетнему сынишке, которого боготворил, как продолжателя семейной традиции. Разумеется, двух старших дочерей он также любил, но лишь когда с женским засильем в семье было покончено, Митрохин почувствовал, что чего-то достиг в этой жизни. Да и дед, старый морской офицер, при всей суровости не смог скрыть своей радости:

- Я уж было, подумал, что ты, Мишка, бракодел, да, вижу, ошибался. Наша порода, довел-таки  дело до конца! Теперь можно и на покой.

- Мне что ли? - с деланным вызовом  спросил Митрохин-средний.

- Не ехидничай, сам знаешь кому. А то жил как на иголках...

Решение  квартирного  вопроса  пришло на первой же неделе, когда  разочарование от полученных предложений, замешанное на чувстве растущей вины перед семьей, томящейся на Севере, грозило довести Митрохина до помешательства.

- Не волнуйся, Мишка, есть один вариант, - заверил его надежный, как некогда Аэрофлот, школьный товарищ Коля Спирин, капитан мощнейшего буксира «Капитан Чадаев», стоявшего неподалеку от классов. Главной достопримечательностью судна была удивительная по красоте и функциональности  сауна. Она поразила Митрохина полным отсутствием  углов, шероховатостей и шляпок гвоздей,  не позволявших особенно расслабляться посетителям обычных городских бань. К огромному удовольствию друзей капитана, «Чадаев» продолжал стоять на  Неве по единственной причине - начальство никак не могло решить, смогут ли суда «река-море» следовать за чудо-буксиром  в битом  льду. Построенный недавно в Финляндии он обладал способностью колоть лед толщиной до полутора метров.

- Маша, подбрось-ка нам пивка похолодней! - громко скомандовал Спирин  в никуда.

- Есть, Николай Степаныч, - отозвалось зычное контральто, и тотчас в абсолютно ровной переборке  предбанника  открылось окно, где, как по мановению волшебной палочки, нарисовался поднос с парой запотевшего пива.

- Ну, дела, - завороженно произнесла распаренная митрохинская физиономия, игриво продолжая, - а Машу чего ж не позовешь?

- Боюсь, не пролезет наша Маша в оконце. Габарит не тот, а вот  элеватор загубим. Короче, ты, вроде, семейные дела решаешь? Если все еще да, то слушай. Корешок мой по Арктическому училищу  Валентин снова на Юг собрался, в Антарктиду почти на год. Интересуется, кому бы квартиру сдать. Трехкомнатную.

- А ты не знаешь кому?

- Съезди, посмотри, может не  подойдет. Там особенность имеется.

- Много просит  что ли?

- Да нет, еще и доплачивает.

- Разыгрываешь, гадюка! Ты ж мою ситуацию знаешь. Все бросаем, поехали, - вскочив от нетерпения, заголосил Митрохин.

- Не суетись, он тебе сам сейчас все расскажет, - едва  успел произнести Спирин, как голос верной Марии, прозвучавший как всегда ниоткуда, доложил о прибытии гостя.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.