Под нами бездна - [8]

Отойдя километра на полтора в сторону, к чистому родниковому ручью, возле которого на солнцепеке уже проклюнулись подснежники, Федор сгреб в кучу сухую траву и листья. Из них получилась мягкая и теплая постель. В сырой низине он вспорол ножом и вывернул дерн, обложил им полуметровый круг и развел маленький костер, только чтобы чай вскипятить да кашу сварить.

Поужинав, даже сидеть возле огня не стал, тщательно залил угольки, бросил на приготовленную лежанку спальный мешок, забрался в него, вдохнул давний, прогорклый запах пота и дыма, вытянулся и почти сразу уснул.

Проснулся он на рассвете. Свежий ветерок студил лицо и подергивал за бороду. Федор глубоко втянул носом холодный воздух с запахом весеннего, оживающего леса, мокрого кострища и талой земли. Потянулся и резко распахнул спальный мешок, подставляя теплое тело свежим струям утренней прохлады. Небо было чистым. Здесь, вдали от Байкала, это что-то значило: хотя бы до полудня можно было рассчитывать на погожий весенний денек.

Федор не спеша развел костер, заварил чай, приготовил плотный завтрак и, умывшись в студеном ручье, с бодрым настроением разлегся возле огонька для приема пищи. Походная жизнь приучила его очень сытно завтракать, наспех обедать и до отвала наедаться вечером, что пока не вредило его здоровью, вопреки давним предостережениям жены. Полежав у костерка с четверть часа, он поднялся и начал собираться, поглядывая на скалы.

Дымка над лагерем не было. Шел он, не прячась, не таясь, будучи уверен, что девчонки спят.

Почему-то ему казалось, что туристки молоды. Федор специально наступал на хрусткие сучки, кашлял и сопел, будто чувствовал близость наблюдавшего за ним зверя и выдавал свое присутствие.

Но предосторожности были напрасны: в палатке никого не было, а в лагере ничего не изменилось.

Чуть больше обвисла палатка. Недогоревшая обертка от дорогой шоколадной конфеты все так же сиротливо лежала на выстывшем кострище.

На этот раз пустующий лагерь очень не понравился лесоинспектору. «Куда же вы подевались?» — с недоумением пробормотал он и, сбросив рюкзак, с биноклем и ружьем полез на скалу, удобно сел на вершине и стал внимательно осматривать выветренные скалы бывшего здесь когда-то горного хребта.

Ничего примечательного… Впрочем… Он долго вглядывался, соображая, что бы это могло быть: если трещина в скале, то на редкость ровная и строго отвесная. Возле нее вертелась ворона: то садилась на скалу, с озабоченным вниманием поглядывая вниз, то слетала к земле. Трещина вдруг шевельнулась. Или показалось. В глазах стало рябить от напряжения. Лесник зажмурился, помотал головой, хотел было снова приложиться к биноклю, но стал спускаться. Подхватив рюкзак и поглядывая на ворону, направился в ту сторону.

Это была не трещина. На скале висела альпинистская веревка, почти у вершины продернутая через блестящий карабин, навешанный на скальный крюк. Один конец ее свободно болтался в воздухе, другой валялся на земле. Здесь же на ровной скальной плите лежал ярко-желтый кокон дорогого спального мешка. Федор перекрестился и расстегнул наглухо закрытый капюшон. Это была молодая красивая женщина, может быть, лет тридцати. Золотистые волосы, как лепестки подсолнуха, окаймляли бледное лицо с подкрашенными ресничками. На лице застыло удивление: «Да что вы?» — говорило оно. Брови были высоко подняты, лоб чуть сморщен, глаза закрыты. Из мешка пахнуло парфюмерией. К этому запаху благополучия и города уже примешивался чуть приметный дух тления.

Лесник застегнул молнию. Осмотрелся. Неподалеку, на другой скале, увидел три скальных крюка с навешанными карабинами. И узлы на веревке, и вбитые крючья — все было сделано грамотно. Но случилось что-то непредвиденное, и подружка, скорей всего, не смогла удержать эту рыженькую на веревке. «Надо искать подружку…» — пробормотал лесник.

В тени под скалой дотаивал почерневший сугроб. Федор разровнял на нем площадку каблуками сапог и прикладом ружья. Вернулся, обнял кокон с застывшим негнущимся телом и переложил на снег, в холодок, бормоча: «Здесь тебе будет лучше, девочка… Полежи пока». Он выстрелил, перепугав далеко отлетевшую ворону. Долго прислушивался после раскатистого грохота, не откликнется ли подружка. Не откликнулась.

Навязчиво вспомнились ясные до синевы глаза жены на последних днях жизни. Ее пристальный строгий взгляд с искрящимися бриллиантиками слезинок у переносицы. Однажды она что-то прошептала. Он, не расслышав, прильнул ухом к ее губам, попросил повторить. Она собралась силами и сказала: «Возьми меня на ручки!» Ее строгие глаза на миг стали смущенными, на бледном лице проступил румянец.

«На руки?» — переспросил он, догадываясь, что его жена уже в другом, далеком мире. Она моргнула, радуясь тому, что он понял ее. «Девочка, — простонал Федор, стараясь не выдать подступавших влез. — Я так хочу взять тебя на руки… Но тебе будет больно!?» Она поняла, что он прав. Смущенно и грустно моргнула, закрыла глаза и чуть сдвинулась на боку, на котором только и могла лежать.

Он скрипнул зубами, отгоняя навязчивые воспоминания. Обернулся. Снова вжикнул молнией спального мешка, обнажая чужое, незнакомое лицо. Эта умерла быстро и легко, без страданий. По глупости, по судьбе ли — одному Богу известно. «Это все, что я могу для тебя сделать!» — пробормотал Федор, кивнув на прохладный сугроб, снова наглухо застегнул молнию капюшона и, не оборачиваясь, зашагал к водораздельному хребту.