Под нами бездна - [6]

Память снова вернула его в теплое лето двадцатисемилетней давности.

Потом они наивно клялись и пили водку, ощущая себя людьми, за которыми сила. И если дотошно вспомнить ту чушь, что несли они у костра короткой летней ночью, то от очевидного совпадения бездумных фраз, ставших пророческими, и дальнейших судеб — лезла в голову всякая чертовщина.

Федор отчетливо помнил, как подвыпивший Блуда, словно о потрясшем его прозрении, выкрикивал:

— Ведь кто-то из нас будет последним — и никуда от этого не деться!

Вроде бы глупость говорил, да еще с амбицией, но все отнеслись к его словам серьезно.

— Последнему хуже всех! — заявил Тунгус. — Это как в кабаке: пили все, а карманы выворачивают тому, кто остался за столом.

— И что делать последнему? — напористо, будто именно ему, Блуде, это предопределено, вскрикивал он.

— Заплатить за всех! — посмеялся кто-то.

— Создать новый орден Верных!

— Война план покажет! Главное — начать!

— Путь к цели — все! Достижение — ничто! — провозгласил Аспирант.

Все ждали, что скажет Кельсий. Он долго молчал, пощипывая струны гитары, а когда понял, что должен что-то сказать, — отложил ее, гулко и жалобно загудевшую, на обкатанные волной камни, пожал плечами:

— Такие дальние планы строит тот, кто желает выслужиться. Я хочу честно служить!

У костра приглушенно рассмеялись, и Блуда, свесив голову, о чем-то задумался.

Словно старая, пожелтевшая фотография, встала перед глазами Федора картина: гитара на камнях, свесивший голову Блуда, Аспирант, ежащийся от утренней стужи, Кельсий, с непринужденностью зверя лежащий на боку, и гаснущие звезды над ними. Федор простоял несколько минут на том самом предполагаемом месте. Расширялась черная полынья вдали. Над ней с криками носились чайки, а ветер стихал.

Они были счастливы тогда. Федор с молодой женой, оставившей ради него дружную семью, поселился на таежном кордоне в восьми километрах к западу от Кельсия. Это была небольшая полузаброшенная деревушка с пятью пожилыми семьями, вырастившими и отправившими в город детей. Летом сюда съезжались их внуки. Становилось шумно и многолюдно.

Старики по привычке держали хозяйство. Они часто, но не безобразно, пили и много работали: таков был «шарм» времени. В пяти километрах от Федора, на уединенном кордоне поселился Игорь Блуднов. Вскоре он тоже привез молодую жену и по-мужицки стал обзаводиться крепким хозяйством.

За ним, в трех километрах, жили холостые еще Граф и Тунгус. Самым крайним на границе лесничества осел женатый со студенческих лет Упырь. К востоку от Кельсия, в большой, по местным понятиям, деревне из десятка дворов, обустроился Аспирант.

Жили и работали они играючи, по первому зову приходя на помощь друг другу. Устраивали свадьбы, растили детей. Поначалу ни у кого не было ни страха, ни изнуряющей нужды. Просто комуто везло больше, кому-то меньше: по большей части это касалось жен.

Каждое воскресенье, а иногда и среди недели Верные собирались на каком-нибудь кордоне, ставили в угол ружья и помогали товарищу устроиться: ремонтировали жилье, поднимали огороды, строили. После работ дружно садились за стол без скатерти, ели, пили, пели, плясали, обсуждали дела и планировали дальнейшие работы.

Юная жена Федьки Москвы — Москвичиха — с радостью принимала участие в этих застольях и вносила в них элемент скромной изысканности. При ней все становились вежливы. У нее, потомственной горожанки, открылась страсть к сбору грибов, рыбалке и огородничеству.

Граф на своем участке, споря с Тунгусом, пытался приручить медведицу и несколько раз подходил к ней на опасное расстояние, уверяя всех, что слухи про медвежью агрессивность — трусливые домыслы.

Словно в назидание и для урока всем Верным, Тунгус погиб первым. Его собака вернулась из тайги и стала «звать» за собой Графа. Тот выждал сутки, но обзвонил друзей. На вторые сутки собака привела Графа и Упыря к северной границе лесничества. Здесь, в долине ручья, они нашли останки товарища, задранного и уже поеденного медведем. Самый опытный таежник обходил участок с собакой, с карабином и с пистолетом на поясе. Ни оружие, ни опыт, ни собака ему не помогли.

Тунгуса похоронили как героя. Он ушел чистым, порядочным, никому не успев навредить и сделать зла. Граф перестал шутить с таежным зверьем, все разом поумнели, стали осторожней, дорого заплатив за свой опыт.

Но это была только парадная часть их жизни — вывеска. Как у всякого не вполне законного дела существует теневая, черная сторона, была она и у Верных.

Как-то к Москвитиным приплыл на моторке Граф. Он был зол и возбужден, что редко бывало с этим добродушным парнем. В дом идти отказался: даже из лодки не вылез. Федор, поддернув голенища болотников, вошел в воду.

— Стемнеет, приплывешь к скале с двумя соснами. Прихвати с собой дубину.

— Что случилось-то? — присел Федор на борт лодки.

— Человек пятнадцать пьянствуют, лес рубят, поганят берег. Я к ним по-хорошему — они чуть ружье не отобрали. Что им сделаешь? Пьяные! Кричат «стреляй», рубахи на себе рвут.

— Может, милицию вызвать? — пожал плечами Федор.

— Вот-вот, участкового! — побагровел Граф, сверкая глазами. — А он спросит: «Вы-то там на что?» — Граф дернул шнур. Мотор чихнул, выпустив синее колечко дыма, но не завелся. — А если мы его об этом попросим, а он не приедет, — снова заговорил Граф, наматывая шнур на маховик, — потом, что бы ни случилось с этой пьянью, все на нас повесят… Отчего они такие наглые? У кого-то мохнатая рука есть. Короче, с Блудой и Упырем все решено! — Граф снова дернул шнур, мотор взревел. Федор оттолкнул нос лодки. Она круто развернулась и, быстро набирая скорость, помчалась на восток, в сторону кордонов Кельсия и Аспиранта.