Под музыку Вивальди - [38]

Шрифт
Интервал

я понимаю яснее, за что же мы пьем
в день твоего расставанья с небытием:
празднуем мы бесконечной пустыни конец,
а не начало слепое. Не так ли, отец? —
вечным молчаньем слова мои днесь подтверди,
сына поздравь с мирозданием – алаверды.

«Три раза ты приснилась мне, но первый раз коварно…»

Три раза ты приснилась мне, но первый раз коварно:
когда к смеющейся тебе я было прикоснулся,
как рыба, обернулась ты моей подружкой прежней,
и смех твой простодушный стал ее злорадным смехом.
Когда же ты решилась вновь присниться мне, я было
уже смеющейся тебя коснулся, но внезапно
прозрел и вынырнул из сна, как из пучины – рыба,
но долго слышался в ночи твой смех, как день, невинный.
Когда ж ты в третий раз пришла тревожить сон мой грешный,
и я смеющейся тебя не «было», а коснулся,
не тело обнял я, а смех бесплотный и беззлобный,
устами тронув не уста – какой-то детский лепет.

Без одиночества

Про одиночество я врал
и самому себе скорее —
я – человек, и слишком мал
для одиночества – имея
друзей и братьев, Галатею,
был одинок я не вполне,
но я был одинок пред НЕЮ:
со смертью всяк наедине.
Тогда ЕДИНСТВОМ называл
я одиночество кичливо.
Но одиночество – развал,
предательство, забвенье, либо
такое царственное диво,
какое не под силу мне.
Передо мною кружка пива:
со смертью всяк наедине.
Но я тогда от счастья вел
счет одиночеству. В итоге
его и вправду я обрел,
но только как иголку в стоге.
А мне б рассчитывать о Боге,
которого я был извне…
Снег отрясая на пороге,
со смертью всяк наедине.
Вот снег тот вправду одинок.
Но мы-то здесь, но мы-то дома.
За нами щелкнувший замок
звучит, как музыка, без взлома.
И мы беседуем. Истома
недугов, бед – души на дне.
И там же жмется аксиома:
со смертью всяк наедине.
Зима все злее, видит Бог,
зима – мерзавка, недотрога.
И мы сошлись на огонек,
диковинный в ночи – нас много,
но одиноки мы убого
и в единении, зане
без одиночества – без Бога —
со смертью всяк наедине.

4

«Не в высях простертых…»

Не в высях простертых,
а где-то у нас
как прежде, растет он,
растет про запас —
пусть гол и безлюден —
не там и не тут —
но ангелы лютые
рай стерегут.

«Все движения природы…»

Все движения природы
столь незримы – ни частиц
мы не видим, ни микробы
нам своих не кажут лиц.
Но гляди – девица… Мы с ней
чуть знакомы, но ей-ей —
неподвижнейшие мысли —
под игрой ее кудрей.

«Хоть сыплется струйкой…»

Хоть сыплется струйкой
точнейший песок,
хоть станет разлукой
и мелкий поток,
о коем Державин
или Гераклит,
когда жизни жаль им,
толкуют… Но влит
в движенье первичный
покой. И извне,
но вечность статичной
мерещится мне.

«Грамотность нужна нам, блядь…»

Грамотность нужна нам, блядь,
поголовная, как стадо,
чтобы всякий мог, коль надо,
но донос, а написать.
Грамотность нужна нам, блядь,
вездесущая, как атом,
чтоб не Пушкина – куда там,
но повестку прочитать.

«Не город мертвых – град кумиров…»

Не город мертвых – град кумиров,
град памятников – их мундиров,
сапог испанских, галифе,
шинелей длинных и т. д.
Здесь конь Калигулы отлитым
по пьедесталу бьет копытом,
град указующих десниц,
гранитных брюк, жилетов, лиц.
В порядке наших дел амурных,
как мусор в столь помпезных урнах,
давай же встретимся с тобой,
где всенароднейший герой
окутан бранной славой,
стоит палач безглавый.

«Да, мы не верим в приведенья…»

И.Б.З.

Да, мы не верим в приведенья —
невидимы – но обретясь
в незримом мире, в запредельном
они-то сами верят в нас?

«Любовь и ненависть, позор, добро и зло…»

Любовь и ненависть, позор, добро и зло —
что было, то как раз и не прошло,
а то, что не бывало,
как раз и миновало,
как холода не ставшее тепло.

«Заворожено, чуть дыша…»

Заворожено, чуть дыша,
мне видеть довелось,
как между леса-миража
бежал бесшумный лось —
в лесу, пригрезившемся мне,
сей лось мелькнул, как сон,
но как Плисецкая горе
вздымал колена он.

«Белый день – то рай Господний…»

Белый день – то рай Господний.
Ночь черна – то ад напрасный.
А уж сумрачно, ненастно,
надо быть, во преисподней.

«Что ж было? – похоти гульба?..»

Что ж было? – похоти гульба? —
поди теперь пойми —
ведь я был пьян, она глупа,
и все забыли мы.
Ан помним эти времена,
как взятые взаймы,
хоть я был зол, она пьяна,
и все забыли мы.
Но друг без друга всяк из нас,
как нищий без сумы,
иль, как без хохота паяц,
раз все забыли мы.

«Не грядкой дерна в мире кратком…»

Не грядкой дерна в мире кратком,
не вздохом вечно молодым,
а станем мы миропорядком —
ведь мы и были им.

«Сосулькой с неба к нам стекла…»

Сосулькой с неба к нам стекла.
Вокруг нее – тела, тела
холодные – тепло их переходит
в ее извечный холод —
ведь холод вечно алчен до тепла.

«Дождь всенощной утром…»

Дождь всенощной утром
курится, как дым,
но зрением утлым
мы видим за ним —
пусть тускло,
пусть слепо
«дождь в глине увяз»,
что зоркое небо
глядит не на нас.

«Сквозь безвозвратность лживую…»

Сквозь безвозвратность лживую
все в мире ярче, но
обратной перспективою
искажено:
как будто погрузился всяк
предмет себя на дно,
и стало явственней, чем знак,
лица ль, души пятно.

«Август – иль как не бывало…»

Август – иль как не бывало
лето? или даль честна?
Август? – не конец – начало,
август – осени весна.
Август – созреванья сгусток,
но у августа тайком,
как у автора «Августы»
в теплом горле – снежный ком.

«Судьбы такая малость…»

Судьбы такая малость

Еще от автора Александр Леонидович Величанский
Времени невидимая твердь. Стихотворения

В 60-е годы в «Новом мире» Твардовского появилась обратившая на себя внимание читателей подборка А. Величанского. А вслед за этим вновь открытый поэт «исчез». На то время, которое принято называть застойным. Изредка о нем напоминала лишь ставшая популярной песня «Под музыку Вивальди».Произведения Величанского, ориентированные на классичность, но при этом не лишенные черт модерна, состоят как бы из едва уловимых звуковых, зрительных и смысловых нюансов, они как бы сотканы из них, запоминаются изысканно-прихотливым исполнением, тонкой, так и хочется сказать — «ручной» работой.


Рекомендуем почитать
Мы совпали с тобой

«Я знала, что многие нам завидуют, еще бы – столько лет вместе. Но если бы они знали, как мы счастливы, нас, наверное, сожгли бы на площади. Каждый день я слышала: „Алка, я тебя люблю!” Я так привыкла к этим словам, что не могу поверить, что никогда (какое слово бесповоротное!) не услышу их снова. Но они звучат в ночи, заставляют меня просыпаться и не оставляют никакой надежды на сон…», – такими словами супруга поэта Алла Киреева предварила настоящий сборник стихов.


Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии

Этот сборник – наиболее полная поэтическая летопись Отечественной войны 1812 года, написанная разными поэтами на протяжении XIX века. Среди них Г. Державин и Н. Карамзин, В. Капнист и А. Востоков, А. Пушкин и В. Жуковский, Ф. Глинка и Д. Давыдов, А. Майков и Ф. Тютчев и др.В книгу включены также исторические и солдатские песни, посвященные событиям той войны.Издание приурочено к 200-летнему юбилею победы нашего народа в Отечественной войне 1812 года.Для старшего школьного возраста.


Балтийцы в боях

С первых дней боевых операций Краснознаменного Балтийского флота против белофинских банд, поэт-орденоносец Депутат Верховного Совета РСФСР Вас. Лебедев-Кумач несет боевую вахту вместе с краснофлотцами и командирами Балтики.Песня и стих поэта-бойца зовут вперед бесстрашных советских моряков, воспитывают героизм в бойцах и ненависть к заклятым врагам нашей Родины и финляндского народа.С честью выполняют боевой приказ партии и советского правительства славные моряки Балтики.Редакция газеты«Красный Балтийский флот».


Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

Эта новая книга о Владимире Высоцком и о его взаимоотношениях с современниками - некая мозаика его судьбы, уже десятилетия будоражащей соотечественников. Ее автор исследует жизнь и творчество Высоцкого многие годы. Здесь впервые рассмотрены контакты легендарного барда с А.Пугачевой, Н.Михалковым, Р.Виктюком, А.Иншаковым, Ю.Визбором, З.Церетели, Н.Белохвостиковой, К.Шахназаровым, М.Жванецким и другими известными личностями. Уникальный материал содержит глава "Отчего умер Высоцкий?".


Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Кем же был Владимир Высоцкий? Гениальный поэт, хулиган, бабник, экзальтированный циник, нежный романтик, великий исполнитель, алкоголик и наркоман, блестящий артист - кто он? Творческие взлеты и падения, невероятная популярность, безумная любовь, агрессия - все этапы его жизни до сих пор вызывают множество споров. Каковы на самом деле были отношения с Мариной Влади? В чем причина расставания с первой женой Изой? Кто были его настоящие друзья, а кто - враги и предатели? Действительно ли его смерть случайна, или...? Он один отвечал за всех.


Сердце солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тихая моя родина

Каждая строчка прекрасного русского поэта Николая Рубцова, щемящая интонация его стихов – все это выстрадано человеком, живущим болью своего времени, своей родины. Этим он нам и дорог. Тихая поэзия Рубцова проникает в душу, к ней хочется возвращаться вновь и вновь. Его лирика на редкость музыкальна. Не случайно многие его стихи, в том числе и вошедшие в этот сборник, стали нашими любимыми песнями.


Лирика

«Без свободы я умираю», – говорил Владимир Высоцкий. Свобода – причина его поэзии, хриплого стона, от которого взвывали динамики, в то время когда полагалось молчать. Но глубокая боль его прорывалась сквозь немоту, побеждала страх. Это был голос святой надежды и гордой веры… Столь же необходимых нам и теперь. И всегда.


Венера и Адонис

Поэма «Венера и Адонис» принесла славу Шекспиру среди образованной публики, говорят, лондонские прелестницы держали книгу под подушкой, а оксфордские студенты заучивали наизусть целые пассажи и распевали их на улицах.


Пьяный корабль

Лучшие стихотворения прошлого и настоящего – в «Золотой серии поэзии»Артюр Рембо, гениально одаренный поэт, о котором Виктор Гюго сказал: «Это Шекспир-дитя». Его творчество – воплощение свободы и бунтарства, писал Рембо всего три года, а после ушел навсегда из искусства, но и за это время успел создать удивительные стихи, повлиявшие на литературу XX века.