Под музыку Вивальди - [37]

Шрифт
Интервал

сухо прошурша,
за пустынною весной
не настанет лето,
за чуть теплым летом вслед —
осень хороша.

«Близость это свойство дали…»

Близость это свойство дали.
Близорука жизни злость:
в тесноты глухом подвале
сблизиться не удалось
никому ни с кем – все дальше
стискивает нас толпа
от оксюморонов фальши
беспросветна и тупа.

«Прав пророк и потому…»

Прав пророк и потому —
страшной правотою —
раз грядущее ему
то же, что былое.
Заживут ли язвы все
под его устами,
но с рассветом ясности
времени не станет.

«Лета миг – как будто н́е пил…»

Лета миг – как будто н́е пил:
вековечно наг и нищ
белый, словно белый пепел,
черных посреди кострищ.
Лета миг – как будто н́е жил:
ночи мрак – как пепел сед,
свет твой безнадежно нежен,
словно тьмы грядущий след.

«Короче этот выдох…»

Короче этот выдох
табачный и, увы,
родившись от убитых,
всю жизнь они мертвы —
до рокового жженья
в груди, до седины —
зато столпы крушенья
в них не сокрушены.

В стране, что под волной

Всяк кельт измлада знал о том,
что обретет покой
не на заморских островах,
не в небе над собой
и не в Аиде, не в аду —
под бренною землей —
в окрест лежащая стране —
в «стране, что под волной»,
что даже, лежа на земле,
ты должен утонуть,
но из «страны, что под волной»,
к нам не заказан путь —
хотя слепым, хотя глухим,
в забвении по грудь —
ты можешь к нам придти живым,
как ледяная ртуть.

«Узы дружбы – узы все ж…»

Узы дружбы – узы все ж:
цепи, кандалы:
никуда ты не уйдешь
от себя, от них,
и скрываются друзья
в той же, брат, дали,
чей зазор меж нас всегда
был не узок ли?

«Как из синя моря…»

Как из синя моря,
как из дальней дали
ко берегу волны
ползут, подползают,
сединой увенчаны,
вретищем прикрыты —
кланяются низко,
а глядят высоко.

«Всяк, кто жил без крова…»

Всяк, кто жил без крова,
знает и без слов:
ночью небо – прорва,
а днем небо – кров:
ипостась ли ада
или рай хорош —
ночью небо – правда,
а днем небо – ложь.

«Хотя они безгрешны…»

Хотя они безгрешны
и духом высоки,
как в небесах скворешни —
до гробовой доски
им надобна соблазна
испытанная власть:
быть ангелом опасно,
поскольку можно пасть.

«Я еще не знаю, брат…»

Я еще не знаю, брат,
сколь тенист Аид,
сколь смолой своею ад
до краев налит,
но давно звучит во мне,
словно лейтмотив,
ностальгия по земле,
на которой жив.

«Ветер воющий по-волчьи…»

Ветер воющий по-волчьи.
Среди бела дня – огни.
Электрические ночи.
Электрические дни,
когда свет не поглощает
окружающая тьма,
но как легкое отчайнье
в нем замешана сама.

«Весь ́иуда́изм твой, предвечный Господь…»

Весь ́иуда́изм твой, предвечный Господь,
есть лишь Откровения крайняя плоть.
Весь социализм наш, трехзначный Господь,
был лишь Откровения крайняя плоть.
Неверия плод надкусивши, Господь,
Твой нынешний люд – только крайняя плоть.

«Ах, Сирах, впрямь не жаль ведь…»

Ах, Сирах, впрямь не жаль ведь
нам заклинателя,
когда его ужалит
ослушница-змея —
смеется созерцатель,
а я своей стезей
иду, как заклинатель,
ужаленный змеей.

«Я три года жил среди…»

Я три года жил среди
Беловежской пущи
и средь окружающей
тосковал среды —
даже чем красивей лес,
поляна ли – тем пуще —
об огромном городе,
где-то впереди.
Никакой не урбанист,
но тем ведь и печальней —
без теорий – просто так
тосковать во сне,
на проклятом ли яву
хоть по Ново-Песчаной
иль по Горьковско-Тверской
гранитной кривизне.
Нагляделся я болот
под Пинском – это доля,
это рок, а не земля
и не водоем.
Я согласен с куликом,
и не напрасно поле
названо Кул́иковым, —
за ним же отчий дом.
Нет, березок лапать мы
напоказ не будем,
свою дурь исконную
пробивать в закон —
кто по городам скучал
сильнее, чем по людям,
без которых город сам
пусть и незнаком.

«Как объятые счастьем двое…»

Как объятые счастьем двое
вдруг объятыми всей вселенной
ощущают себя на миг лишь,
но за миг этот жизни ложь
всю отдашь той же необъятной,
той же длительной и нетленной
ледяной пустоте, к которой
в одиночку всю жизнь идешь.

«Не в новом районе…»

Не в новом районе,
не в дальнем краю
таежном – нет, я
заблудился в раю,
где дерево жизни
средь чащи в ночи
от древа познанья
поди отличи.

Ода на сорокалетие возлюбленного брата

«И навсегда простились с небытьем».

А. Ахматова
Чрез изуверство иль веру, но люди не зря
братства отвека взыскуют, взыскуя добра:
кровью Господней иль ближнего кровью хотя б
кровно по-братски навеки связаться хотят.
Несть же замены насущнейшей этой нужде,
ибо без братства живут они в кровной вражде,
ибо ничто не связует их крепче, родней:
дети уходят из лона своих матерей;
Авель Адамом и Каин Адамом рожден —
рознь породивши, Адам понимает: не он
создал их, чуя в жене сокровенный обман,
что за порок первородно ему богодан.
Сводится к братству людская тоска по родству:
хочется сыну и хочется старцу-отцу
либо сынами единого Господа стать,
либо, сыскав Богоматерь (единую мать),
чистого братства безгрешно достичь. И не зря:
братству земному основа – та кровь, что земля
первый раз выпила из человеческих ран…
Братство земное стоит на крови, словно храм.
Пусть же любовь от себя укрывается в скит.
Дружеством Иов по горло коростное сыт.
Узами братства да свяжем развал наших дней —
связи отвека отраднее нет и трудней.
Брат, сорок лет, как мы братья – за этот же срок
пустошь свою Моисей, наконец, пересек.
И оттого ль, что запомнил младенчески я
несколько лет твоего с нами небытия,

Еще от автора Александр Леонидович Величанский
Времени невидимая твердь. Стихотворения

В 60-е годы в «Новом мире» Твардовского появилась обратившая на себя внимание читателей подборка А. Величанского. А вслед за этим вновь открытый поэт «исчез». На то время, которое принято называть застойным. Изредка о нем напоминала лишь ставшая популярной песня «Под музыку Вивальди».Произведения Величанского, ориентированные на классичность, но при этом не лишенные черт модерна, состоят как бы из едва уловимых звуковых, зрительных и смысловых нюансов, они как бы сотканы из них, запоминаются изысканно-прихотливым исполнением, тонкой, так и хочется сказать — «ручной» работой.


Рекомендуем почитать
Мы совпали с тобой

«Я знала, что многие нам завидуют, еще бы – столько лет вместе. Но если бы они знали, как мы счастливы, нас, наверное, сожгли бы на площади. Каждый день я слышала: „Алка, я тебя люблю!” Я так привыкла к этим словам, что не могу поверить, что никогда (какое слово бесповоротное!) не услышу их снова. Но они звучат в ночи, заставляют меня просыпаться и не оставляют никакой надежды на сон…», – такими словами супруга поэта Алла Киреева предварила настоящий сборник стихов.


Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии

Этот сборник – наиболее полная поэтическая летопись Отечественной войны 1812 года, написанная разными поэтами на протяжении XIX века. Среди них Г. Державин и Н. Карамзин, В. Капнист и А. Востоков, А. Пушкин и В. Жуковский, Ф. Глинка и Д. Давыдов, А. Майков и Ф. Тютчев и др.В книгу включены также исторические и солдатские песни, посвященные событиям той войны.Издание приурочено к 200-летнему юбилею победы нашего народа в Отечественной войне 1812 года.Для старшего школьного возраста.


Балтийцы в боях

С первых дней боевых операций Краснознаменного Балтийского флота против белофинских банд, поэт-орденоносец Депутат Верховного Совета РСФСР Вас. Лебедев-Кумач несет боевую вахту вместе с краснофлотцами и командирами Балтики.Песня и стих поэта-бойца зовут вперед бесстрашных советских моряков, воспитывают героизм в бойцах и ненависть к заклятым врагам нашей Родины и финляндского народа.С честью выполняют боевой приказ партии и советского правительства славные моряки Балтики.Редакция газеты«Красный Балтийский флот».


Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

Эта новая книга о Владимире Высоцком и о его взаимоотношениях с современниками - некая мозаика его судьбы, уже десятилетия будоражащей соотечественников. Ее автор исследует жизнь и творчество Высоцкого многие годы. Здесь впервые рассмотрены контакты легендарного барда с А.Пугачевой, Н.Михалковым, Р.Виктюком, А.Иншаковым, Ю.Визбором, З.Церетели, Н.Белохвостиковой, К.Шахназаровым, М.Жванецким и другими известными личностями. Уникальный материал содержит глава "Отчего умер Высоцкий?".


Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Кем же был Владимир Высоцкий? Гениальный поэт, хулиган, бабник, экзальтированный циник, нежный романтик, великий исполнитель, алкоголик и наркоман, блестящий артист - кто он? Творческие взлеты и падения, невероятная популярность, безумная любовь, агрессия - все этапы его жизни до сих пор вызывают множество споров. Каковы на самом деле были отношения с Мариной Влади? В чем причина расставания с первой женой Изой? Кто были его настоящие друзья, а кто - враги и предатели? Действительно ли его смерть случайна, или...? Он один отвечал за всех.


Сердце солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тихая моя родина

Каждая строчка прекрасного русского поэта Николая Рубцова, щемящая интонация его стихов – все это выстрадано человеком, живущим болью своего времени, своей родины. Этим он нам и дорог. Тихая поэзия Рубцова проникает в душу, к ней хочется возвращаться вновь и вновь. Его лирика на редкость музыкальна. Не случайно многие его стихи, в том числе и вошедшие в этот сборник, стали нашими любимыми песнями.


Лирика

«Без свободы я умираю», – говорил Владимир Высоцкий. Свобода – причина его поэзии, хриплого стона, от которого взвывали динамики, в то время когда полагалось молчать. Но глубокая боль его прорывалась сквозь немоту, побеждала страх. Это был голос святой надежды и гордой веры… Столь же необходимых нам и теперь. И всегда.


Венера и Адонис

Поэма «Венера и Адонис» принесла славу Шекспиру среди образованной публики, говорят, лондонские прелестницы держали книгу под подушкой, а оксфордские студенты заучивали наизусть целые пассажи и распевали их на улицах.


Пьяный корабль

Лучшие стихотворения прошлого и настоящего – в «Золотой серии поэзии»Артюр Рембо, гениально одаренный поэт, о котором Виктор Гюго сказал: «Это Шекспир-дитя». Его творчество – воплощение свободы и бунтарства, писал Рембо всего три года, а после ушел навсегда из искусства, но и за это время успел создать удивительные стихи, повлиявшие на литературу XX века.