Побѣдители - [98]

Наташа рассмеялась за мною следом – по другую сторону телефонного провода.

– А вы чем живы, Нелли?

– Беготней и ерундой. Со среды не знаю ни минуты покоя, все время суета вокруг открытия галереи. Бетси из меня просто веревки вьет. Впрочем, не из меня одной.

– К открытию я, может статься, все-таки поднимусь. – Наташа вздохнула. – Не люблю я телесной слабости, Нелли.

Можно подумать, она любит какие-либо иные проявления слабости. Ну да, ну да.

– Все меня, впрочем, балуют, – Наташин голос улыбнулся. – Гунька налепила мне в подарок из глины каких-то монстров, каковых даже попыталась обжечь в духовке. Это у нее теперь называется «керамика». Приходится восхищаться. Юра перетащил в спальню панель. Так что меня даже сейчас можно не только услышать, но и увидеть уныло возлежащую на одре болезни. Ах, кстати, а вы разве не будете сейчас смотреть новости? Я так буду.

– Новости? Совсем меня Бетси заморочила. А что там сегодня интересного?

– А вот не скажу. Вы лучше просто включайте, а то после пожалеете.

– Так до вечера?

– До вечера, Нелли.

Я немножко опоздала. Выпуск уже начался, и я не сразу разобралась, что аэропорт, изображение которого появилось на панели, это парижский аэропорт Сен Женевьев. Затем камера ушла ниже, показав большое стечение людей близ взлетной полосы, причем среди присутствующих преобладали мундиры. Назвать сие многолюдство «толпой» было никак невозможно. Не стоит толпа так стройно. Стройно, словно кто-то по линеечке выравнивал.

Так вот оно что! Да, это непременно стоило посмотреть.

Мушкетеры в пешем строю, в своих алых мундирах с крестами на супервестах и касках. В пешем же строю Полк Чести – швейцарцы в белом, верные из верных, до последнего живого защищавшие когда-то Тюильри. Поблескивающие медью на сентябрьском солнышке трубы оркестра.

Аэроплан с двуглавыми орлами на борту шел на посадку. Легкий шелест пробежал по рядам встречающих – и все замерло, все застыло. Лишь колыхались на легком ветерке два флага – белый с лилиями и бело-сине-красный, с черным орлом на желтом квадрате.

И – впереди всех – застыла игрушечным литым солдатиком маленькая фигурка в бело-золотом мундире конногвардейца. Объектив приблизился, показав эполеты генерал-маиора, серьезное детское личико. Последнее – как раз в тот момент, когда ребенок скосил глаза на свой крест Андрея Первозванного – и тут же еще больше выпрямил спину, еще выше вскинул подбородок, справляясь с тяжестью двуглавой сверкающей птицы, раскинувшей крылья над его каской.

В нескольких шагах за мальчиком стояло дюжины полторы взрослых. На Великом Князе Михаиле был, конечно же, морской сюртук авиатора, с иголочки, я так понимаю, новенький, ибо полковничий. Почему-то вид Миши показался мне странно невесел в этом весело-оживленном ряду. Рядом с ним я заметила другого Мишу, нашего посла князя Трубецкого, моего ровесника и второго из четверых Андреевичей. Все свободное от службы время он, надо сказать, учится в Парижской Академии Художеств. Остальные были французы, каковых я и не успела разглядеть, ибо камера вновь перескочила: шасси аэроплана коснулись земли.

Четко, красиво вырулив со взлетной полосы к зданию аэропорта Сен Женевьев, воздушный корабль замер. Застыл ровно так, чтобы прилетевший на его крыльях не сделал ни единого лишнего шага по земле.

Вот подъехала лестница, вот откинулась дверца… Неподвижное сделалось еще неподвижнее, хотя только что казалось, будто это невозможно. Только чуть позже я поймала себя на том, что задерживаю дыхание.

Государь был в жемчужно-сером мундире Вандейского полка, с очень высоким воротом, расшитым золотыми лилиями, при Ордене Святого Духа, в чине Маршала Лагеря.

Изготовились оркестранты, карауля нужное мгновение, (я не видела этого, ибо телекамера неотрывно считала пройденные ступеньки), я это просто ощутила. Все собрание было сейчас словно единым организмом, мудрено было не ощутить.

Носок сверкающего как черное зеркало сапога коснулся французской земли.

Когда русский ступил на землю, француз сделал первый шаг навстречу гостю. Ни мгновением позже, ни мгновением ранее.

Они шли друг к другу – теперь только они и двигались в этом окаменевшем, словно в старой сказке, скоплении людей. Шли солдатским шагом, являя солдатскую выправку. Молодой человек и ребенок? Нет, два монарха. Два мѵропомазанника.

Они остановились, приблизившись.

Как-то очень тактично, иначе не сказать, Государь наклонился – ровно настолько, сколько было необходимо, ни дюймом больше, чтобы венценосный собрат оказался с ним вровень – лицом к лицу. Они раскрыли друг другу объятия. Двоекратно расцеловались.

На очень краткое мгновение Государь стал для меня Ником: просто потому, что я слишком часто угадываю его душевные движения. Вот и сейчас я почувствовала, как хочется ему подхватить августейшего брата в охапку и пару раз высоко подбросить в воздух, как самого обычного российского «волчонка». И этот ребенок точно так же заливался бы счастливым восторженным смехом, как все детишки, с которыми Ник такое проделывает.

Увы, нельзя. Привыкайте, Ваше Королевское Величество, вам еще многого этой жизни не перепадет.