Побѣдители - [100]

Когда кто-то из дорогих тебе людей не разделяет твоих чувств, они от этого слишком быстро выветриваются. Это бывает иногда немножко больно.

На самом деле либертинствующих ведь по пальцам перечесть… Ну читает Нинка Латыпову, ну что с ней поделаешь. Все равно это Нинка и я ее люблю. И не слышит она, как дышит история… В конце концов, биолог, наблюдающий загадочные повадки мушек-дрозофил, и не обязан это дыхание ощущать…

И великое счастье, что Нинка не может знать, сколь страшной была, как под устаревшую бумагу «копирку» написанная, судьба наших дедов, в каком-то неведомом далеке… Нинкин дед – тоже?61 Опять сквозняк? Ничего, перетерплю.

Я уже его не страшусь. Я добровольно пытаюсь поймать и сложить две похожих картинки: обыск в доме, где много детей, топчущие пол грязные сапоги… Мальчик, мой ли отец, Нинкин ли отец, который что-то тайно выносит под детской своей одежонкой…

Все, успокойся, пусть морок растает. Владимир Сергеевич дожил до глубочайшей старости, в Ахтырке. И еще выговаривал нам, детям, что мы де не умеем правильно чистить лошадь. А какие, до конца его дней, бывали там домашние музыкальные вечера! Как сам он исполнял Листа…

Жизнь прекрасна… Но Нинка, Нинка, почему ты этого не любишь? Я привыкла к твоим речам «хороший ведь малый, но как выйдет эдаким земным богом, так зла не хватает»…

Он не «земной бог», Нинка! Он – Помазанник Божий.

Что-то защекотало мне щеку. Высохшая соленая полоска, оказывается. Я и не заметила, что плакала, наблюдая встречу моего сюзерена по земле и крови, с моим же сюзереном по вере.

Какая, все-таки, великая сила, Священный Союз!

Я улыбнулась. И кто-то, несомненно Наташиным голосом, столь отчетливо, будто мы снова связались с нею по телефону, произнес рядом:

– Третья карта.

Глава XXXIII Белки Нескучного сада

Еще два дня пронеслось в бестолковых хлопотах. Я даже пропустила, не посмотрела парижский парад. Видимо, захлопотался и Костер, поскольку так и не занес мне обещанных глав перевода. Бетси, как я уже упоминала, умудряется устроить веселую жизнь всем, кто попадает в ее орбиту.

Все же свободное от Бетси время, вне участия в бурных обсуждениях экспозиции и приваживания журналистов, я позволила себе откровенное безделье. Я имею на него право. Я должна пережить успех моей первой книги, а всякое переживание, даже счастливое, требует душевных сил. Кроме того, я должна даже не то, чтобы немножко отдохнуть от бешеного напряжения прошлого сезона, когда, бывало, писала как сумасшедшая до рассветного часа, на моей столичной квартирке, благо, там ужасаться было некому. Кстати, ведь только теперь понимаю, до чего же все неслучайно. «Хранителя» можно было писать только в Санкт-Петербурге, только собственными ногами бродя по тем же тротуарам и мостовым, где витало когда-то ожидание Юденича, ожидание освободителей. А теперь вот мама огорчается, что меня год почти не было в Москве. Даже лошадь подарила.

Но кроме того я должна немножко, что ли, отделиться от написанной книги. Банально сравнивать книгу с ребенком, но она вправду уже не часть меня, она начала собственную жизнь.

Между делом я, как и обещалась, напишу осенью комедию для Наташи. А далее проступают какие-то смутные контуры повести-сказки из жизни Древнего Египта. Только на самом деле это будет не про Древний Египет. Просто про меня и про Наташу. Наташу я опишу в облике священной кошки Бастет. И название книги уже выплыло: «Мерит». Мерит – это будет мое имя. Но больше пока ничего не видно и не ясно, и не стоит себя торопить.

Я могу сколь угодно щедро тратить свое время на близких, друзей, старых и новых знакомых. Кстати, кто это там заставляет трезвонить мой телефон?

Я пару мгновений помедлила снимать трубку. Девичьи гаданья на излете ХХ века изменились технически, но не содержательно. Так кто бы это мог быть?

Не Эскин, ибо Эскин отбыл уже в Иерусалим. Если верить газетам, конечно. А я начинаю подозревать, что верить им можно не во всем.

Не Роман. У Романа в наших отношениях свой, странный и рваный, ритм, который он мне успешно навязал. Иногда он появляется почти ежедневно, иногда преспокойно пропадает на месяцы. Не уведомляя ни о чем заранее. Судя по нашему прощанию в день рождения, настроение исчезнуть у него уже возникло. Так что едва ли я его увижу до обещанного мною дня, а там – умчится в Константинополь и ищи свищи. И – опять же негласно – но так сложилось, что я никогда не напоминаю о себе первой. Это было бы… Неправильно бы это было. Нечестно.

Нинка уже забрала свою, вернее мою, палатку, вчера. И мы все ж немножко поругались, когда она сказала, что «незачем было вовлекать в этот театр ребенка».

Может, у Костера все-таки совесть проснулась? Ведь моего любопытства теми двумя кусочками текста никак не утолить.

Но трубку все же пора и брать, довольно мучить ожиданием неведомого пока еще не-собеседника. Всех, кто может вспомнить и набрать мой номер, можно перебирать до вечера. А сейчас, между тем, начало дня, ясного и теплого, сентябрьского.

– Мишенька? А я была уверена, ты еще в Париже!

– Воротился сегодня рано утром. Удобная, признаться, штука, собственный борт.