По ту сторону - [47]

Он предпринял все меры предосторожности, чтобы не быть замеченным — не хотелось сейчас ни с кем объясняться. Он хотел выкрасть для себя еще несколько часов в одиночестве, наедине со своими воспоминаниями. Сейчас он сидел на чердаке. Сквозь небольшое окошко пробивалось достаточно света, чтобы прекрасно там ориентироваться и разглядеть каждый увядший элемент прошлого. Даррен сидел в кресле-качалке, из спинки которого повылезали несколько прутьев, обеспечив тем самым креслу досрочную отставку. У него на коленях лежало его главное сокровище времен детства. Неприкосновенное. Запретное. Коробка сильно рассохлась и из какого бы она изначально не была цвета превратилась в мутно серо-коричневую с благородным налетом пыли. Даррен ждал. Он и сам не знал, чего. Какого-то знака, знамения свыше, который сделает этот момент особенным, волшебным. Покачиваясь в старом кресле, он провел пальцем по крышке коробки. Сквозь пелену времени в его голове стали всплывать давно забытые образы. Он не помнил глаз, не помнил слов, не помнил голосов, его колени больше не саднили от многочисленных падений, которым так подвержены все восьмилетние мальчики. Те образы были совсем размыты, и оттого тоска, растущая в груди, тоже была будто бы заморожена. Даррен осознавал ее присутствие, но еще не проникся ее судьбой. Время тянулось и летело одновременно. Еще одна минута в ожидании божественного вмешательства, еще одной минутой дальше от восьмилетнего Даррена, еще одной минутой ближе к забвению. И тогда Даррен понял, что делает не так. Он ждет подходящего, особого момента, чтобы снять крышку с прошлого, а на самом деле, само это возвращение в прошлое и есть особый момент. Ничто не сделает его более особенным, чем воспоминания, которые и так годами живут в его памяти и в этой коробке и только ждут, когда же их выпустят на волю.

Даррен вздохнул. И снял крышку. Поначалу ничего не произошло — никакой магии, только сердце ускорилось, но тут же вновь замедлило свой бег. Даррен смотрел на содержимое коробки непонимающим взглядом. И это все? Вот это он так трепетно хранил? Это должно было стать его особым моментом? Просто старое барахло. Что-то уже порядком подразвалившееся. Ничего ценного. Разве что рогатки… Перебитые бутылки и стекла, всплеск руками матери и едва заметная, только для него предназначенная улыбка отца. И смех. Их смех, который не смогли заглушить все прошедшие годы и пережитые драмы. Первая подтаявшая капля скатилась с ледника замурованной вечным холодом тоски. Дурацкие спички. Они могли набрать их целую гору, но возились с этим единственным коробком, ведь именно его уникальность придавала ему такую значимость в глазах юных исследователей. Яркая вспышка, быстрое сгорание, шелестящий шепот тайны. Тоске в груди у Даррена становилось все жарче. Он вынимал все новые и новые предметы, и они рассказывали ему истории о мальчике по имени Даррен и его друге по имени Чарли. Голоса все громче, слова все четче, горящие глаза на фоне огня спички, оттаявшая тоска. Даррен сложил все обратно и улыбнулся. А потом заплакал.

15

День был в самом разгаре, что для Даррена обычно значило бы время завтрака. Но здесь свои правила. Дверь в его комнату распахнулась — на пороге стояла Марта.

— Слава богу, ты уже проснулся! Не хотелось тебя будить, но, конечно, пришлось бы, если ты такой соня. Как спалось?

Даррен выдержал паузу, не зная наверняка, искренне ли был задан вопрос, или же он лишь отделял одну часть ее речи от другой. Марта смотрела на него, улыбаясь почти что устрашающе. Значит, ответа от него все-таки ждали.

— Хорошо, спасибо. После перелета…

— Как на новом месте? Или как на старом? Еще не забыл свою кровать? Да и воздух у нас тут такой… — она очертила рукой полукруг, что, видимо, должно было свидетельствовать о целебных свойствах местного воздуха.

— Да уж, все по-старому…

— Вот и хорошо! Тогда идем обедать. Мама все твое любимое приготовила, — она коварно улыбнулась. Значит, его все же ждет встреча с вишневым пирогом.

— Как мило, — пробормотал Даррен, соображая, что же еще у него есть любимое.

Спускаясь по лестнице следом за неугомонной сестрой, Даррен боролся с какой-то мыслью. Он то пытался ее поймать, то, наоборот, отгонял от себя, как назойливую муху. Еще более назойливую, чем его родная сестра.

— Посмотрите, кого я вам привела, — провозгласила она радостно, изящно, но совершенно излишне спрыгивая с последней ступеньки.

Во время обеда было предпринято несколько весьма отчаянных и абсолютно провальных попыток выпытать у Даррена хоть какую-то информацию о его жизни. Главными вождями этого движения были его мать и сестра. Отец много кивал, больше только жевал, а Джеймсу явно было жаль брата, на которого обрушилась женская армия особого назначения их государства размером с двухэтажный дом (с чердаком и подвалом).

— Ну рассказывай, сынок! Нам же интересно! Мы уж с утра тебя донимать не стали, устал все-таки, мы же понимаем, — взволнованно говорила Эбби, пододвигая ближе к Даррену блюдо с очередным давно забытым деликатесом местного разлива родом из детства.

— Да что уж тут рассказывать, — Даррен, уверенный в успехе этого приема, перевел разговор на них самих. — А тут как? Что нового? Я заметил, больницу отремонтировали?