По таёжной реке Бикин - [5]
Заметив, что ко мне подходит мужчина средних лет, похожий сразу на всех тех людей, которые изображены на стенде, я поздоровался с ним и спросил, не покажет ли он мне дом, где живет Николай-Покула. Что уж там говорить о моем неумении разбираться в лицах: передо мной стоял он сам! Взяв из моих рук письмо и взглянув только, от кого оно, Покула повел меня к себе домой.
И вот я в «вигваме» современного удэгейца. Детей тут, по нашим городским понятиям, многовато, человек пять или шесть. Но кажется, это еще не все. «Вигвам» — добротный дом, срубленный из вековых стволов, оштукатуренный изнутри. Я сижу в гостиной, или прихожей. Отсюда видна приоткрытая дверь на кухню. Еще одна дверь ведет в отдельную большую комнату, и похоже, что из нее есть проход еще в одно помещение. Наивно ищу глазами разостланные на крашеном полу шкуры медведей, но вместо этого взгляд невольно останавливается на стиральной машине. Шкаф с зеркалом, еще один шкаф, диван, этажерка с книгами и журналами… На стене картины, фотографии в рамках. И ни одного ружья!
Сидя у стола, Покула сосредоточенно читает привезенное мною послание. Так вот он какой, охотник-удэгеец! От Шибнева я уже знаю вкратце его биографию. Родился он на косе Бикина. Вырос, ушел в армию. Был разведчиком. Плохие люди предали, попал в плен. Был приговорен к смерти. Японский офицер самолично саблей рубил ему голову. Но разведчик перехитрил его, упав замертво, притворившись мертвым. Даже когда палач, желая убедиться в кончине своей жертвы, ткнул его в бок саблей, Покула не вздрогнул. Ночью из рва, куда сбрасывали всех казненных за день, через трупы других он со связанными за спиной руками уполз в тростники и пролежал там несколько суток, словно раненный зверь. С глубокой раной на шее, он все же добрался до своих. Родина наградила его. Но орден он прикрепляет к пиджаку лишь по самым большим праздникам…
Я не могу оторвать взгляда от Покулы, а он все еще читает короткое письмо, деловито шевеля губами. Пристально всматриваюсь в его лицо, загорелое, в неглубоких морщинах. Слегка раскосые, чуть прищуренные глаза, кажется, затаили улыбку. Седеющие упрямые волосы. Да вот он, и этот шрам, — страшный, великолепный шрам, почти полностью скрытый волосами… Но вот Покуда кончил читать и поднял голову. Его лицо расплылось в улыбке.
— Ну что ж, — сказал он, — будешь искать своего филина. Я помогу. — И добавил, сияя: — Друг моего друга — мой друг!
Весь вечер мы проговорили с Покулой о рыбном филине. Я старался выспросить как можно больше. Интересовался повадками этой птицы. Расспрашивал о местах, где она водится. Вначале я боялся, не путает ли мой собеседник рыбного филина с обычным филином. Поэтому я задал целую серию контрольных взаимоисключающих вопросов и с удовольствием убедился, что речь идет не о какой-нибудь другой сове, а именно о рыбном филине. А ведь рыбного филина от обыкновенного отличит в природе не каждый зоолог! Покула же после моих неуместных вопросов стал терпеливо объяснять мне, чем различаются эти птицы. Одна живет у воды, а в тайге не встречается, другая же, ее зовут филин-пугач, живет лишь в лесу и у марей. Да и кричат они по-разному…
Незаметно в доме собрались еще какие-то люди. Это были ярские охотники и родня «дяди Коли», как почтительно, величали Покулу многие из них. Люди пришли посмотреть на меня. Дивились цели моего приезда. Но тут активно подключались к беседе. Каждый усердно припоминал, где и когда в последний раз видел рыбного филина. Я пытался что-то запомнить, что-то записывал. В результате к ночи я был убежден, что берега Бикина выше Красного Яра буквально кишат этими птицами. В голове перемешался рой местных названий ключей и урочищ. Здесь же было сообща решено, что в верховья меня должен везти сам дядя Коля, так как он лучше всех знает нужные места. Уговаривать Покулу не понадобилось. Мне даже показалось, что он был рад поводу проведать свой Бикин. Было решено, что через день рано утром мы тронемся в путь.
Следующий день был отведен сборам. Правда, мне собирать было почти нечего. На закупку продовольствия ушло меньше часа. Все вещи у меня оставались упакованными в рюкзаке. «Сундучок» с оптикой был заранее заклеен в плотный полиэтиленовый мешок. Чук же готов был отправиться в путь в любой момент.
Кстати, о собаке. Я беру ее с собой в поездки в основном для того, чтобы было с кем разговаривать. Так я по крайней мере объясняю это другим, и люди тайги меня хорошо понимают. Правда, однажды, еще в Ленинграде, получая в ветеринарной лечебнице разрешение на провоз собаки в общественном транспорте, я был поставлен в тупик вопросом о цели перевозки животного. В выданном для Чука свидетельстве черным по белому запрашивалось: «…животное следует для (нужное подчеркнуть)… убоя, откорма, разведения, продажи». Представив себе возможности Чука в тайге, немного поколебавшись, я подчеркнул слово «откорма». Кто же мог предполагать, что собака за лето отощает наполовину? Но я вижу по взгляду карих глаз Чука: догадайся он наперед, что в тайге будет неимоверно жарко, что на него обрушатся полчища комаров, слепней, мошки, клещей и прочей нечисти, он все равно бы пошел за мной. От одних только сборов в дорогу глаза его начинают гореть, и он теряет терпение…
