По таёжной реке Бикин - [6]
Весь оставшийся до отъезда день я бродил по поселку. Покуда меня постоянно с кем-то знакомил. За этот день я собрал уйму «опросных сведений» о самых разных птицах и даже успел некоторых из них увидеть сам.
Прямо у магазина токовала гарная трясогузка. Эта небольшая длиннохвостая птица очень похожа на желтую трясогузку, которую постоянно можно видеть на лугах, например, под Ленинградом. Только горная трясогузка окрашена в гораздо более нежные тона. Возбужденный самец облюбовал два еще голых ильма, росшие в пятнадцати метрах один от другого. С веселым, звонким щебетом он летал между деревьями. При этом птица неестественно часто махала крыльями, задирала на лету хвост и голову, горбила спину. На редкость изящная в своих очертаниях горная трясогузка во время тока могла бы показаться даже уродливой. Самка же вполне удовлетворенно вертела головой, следя за пируэтами партнера, и беспрерывно болтала хвостом.
Здесь же на берегу, в поселке в нескольких метрах от правления охотпромхоза, я нашел первые два гнезда в этом сезоне. Одно принадлежало китайским зеленушкам. Птицы только еще строили гнездо. Самка то и дело носила на густую кедровую лапу разную ветошь, самец с песней летал сзади. Второе гнездо принадлежало большому крохалю, довольно крупной утке-дуплогнезднику. Я еще издали заметил, как в зияющую дыру в стволе старого ильма, росшего у самых домов, залетела самка. Что было в дупле, не знаю: лезть на дерево прямо в центре поселка было как-то неудобно, к тому же я боялся привлечь к гнезду внимание вездесущих мальчишек. (Это последнее опасение, как я понял позже, было необоснованным: удэгейские дети сами ревностно охраняют известные им гнезда.)
Вечером меня затащили в клуб. Там демонстрировался какой-то новый фильм, которого я еще не видел. Я забыл его название и содержание, но хорошо запомнил другое: я был несказанно удивлен реакцией зрителей на происходившие на экране события. Люди, сидевшие вокруг меня, настолько искренне и непосредственно реагировали на сюжет, что наблюдать за залом было не менее интересно, чем за экраном. Помню, измена молодой женщины (героиня поцеловала какого-то своего нового друга) вызвала в зале бурю негодования и обличительных реплик; комичные моменты вызывали взрыв смеха. Вероятно, часть зрителей смотрела этот фильм вторично. Они стремились подсказать положительным героям, как нужно действовать в той или иной ситуации. Честное слово, такому восприятию искусства можно только позавидовать.
Но вот магазины, кинозал, расспросы — все осталось позади. Прошла ночь, а за ней наступил день выезда в тайгу. Наконец пришло время сменить дорожный костюм на «смокинг для курения махорки», то есть на брезентовую робу, защищающую от дождей, колючих кустарников и комаров.
Грузиться в лодку нам помогали все — и знакомые и незнакомые мне люди. Кто-то нес мотор, кто-то — шесты. Тяжелый «сундук» с оптикой, несмотря на мой протест, тащил сын Покулы Руслан. Жена охотника, тетя Паша, Несла постели — шкуры медведя и изюбря. Все были деловиты и серьезны. Ни шуток, ни напутствий. Врезалась в память и последняя минута прóводов: лодку уже треплет буйная вода, а там, на крутом яру, как статуи, большие и маленькие, стоят люди, выросшие на Бикине. Они быстро удаляются. Лица их сосредоточенно-внимательны. Никто не машет рукой, никто не двигается с места. Так они и оставались там, на крутом красном яру, пока наша лодка не ушла за изгиб реки и берег с людьми не скрылся из виду…
Мы едем уже четыре часа. Монотонно тарахтит мотор. Из-за шума трудно разговаривать. Обмениваемся лишь короткими фразами, словами. Покула, сидящий за рулем, буднично спокоен. От встречного ветра, от слепящей воды, оттого, что он неотрывно смотрит вдаль, глаза его прищурены и кажутся уже обычного. А в остальном он точно такой же, каким был несколько часов назад в Красном Яру. И хотя он управляет лодкой и левая рука его постоянно находится на «ручке газа», поза его почти не отличается от той, в которой он сидит дома, например, за столом.
Совсем иначе выглядим мы с Чуком. Я невольно все время держусь за борта лодки. От работы мотора они вибрируют, и от этого через все тело проходит мелкая дрожь. Это утомляет. Контролируя себя, безуспешно стараюсь принять бывалый вид. Чуку подобные устремления недоступны. Оставив на берегу добрую половину своих лет, он, как щенок, не находит себе от восторга места. Его занимает все: бурун воды у носа вздыбленной лодки, проплывающие мимо валежины, на одну из которых он даже зарычал, и, конечно, срывающиеся впереди утки. При виде их он всякий раз готов прыгнуть в ледяную воду. Он истоптал все наши вещи, пока не обосновался на самом носу лодки.
Бикин тоже все время в движении. Он то лениво течет по широчайшему руслу, то вдруг, разделившись на несколько проток, устремляется в узкие рукава. Иногда, прижатый к холодной скале, он начинает бунтовать и, не на шутку разгневавшись, брызжет белой пеной. В таких местах становится по-настоящему страшно. Мысленно я уже несколько раз начинал рисовать мрачную картину «кораблекрушения», но, обернувшись и увидев внимательное и спокойное лицо Покулы, тут же успокаивался. Проводник, видимо, полагал, что я верчусь, сгорая от любопытства, и выкрикивал, глядя на проносившиеся мимо сопки, какие-то незнакомые мне названия. Я только утвердительно кивал головой.
