По таёжной реке Бикин - [7]

Иногда мне казалось, что мотор начинает работать с перебоями. По рассказам я знал, чем это обычно кончается, и уже видел, как нашу жалкую лодчонку, потерявшую скорость, неукротимый и ненасытный Бикин швыряет на камни и волочит под залом… Я опять нервно оборачивался, но мой «Дерсу-1970» был каменно-спокоен…

Наконец, преодолев очередной перекат, где обезумевшая река буквальноскатывалась под гору между торчащим наружу камнями и прижатыми к ним павшими деревьями, мы выехали на километровый тихий плёс. Мотор сбавил обороты, и лодка ткнулась в гальку косы.

— Мотор устал, нужно отдохнуть, — сказал Покула. Я не менее устал, чем мотор, и был рад выйти на твердый берег.

На косе Покула рассказал интересную историю, связанную с плёсом, у которого мы остановились.

…Раньше, когда моторов не было и в помине, сюда, толкая лодки шестами, сплывались летом удэгейцы почти со всего Бикина. Они устраивали здесь соревнования, смысл которых сводился к следующему. Жених с невестой или муж с женой садились в одну оморочку — небольшую долбленку, которую и по сей день используют удэгейцы при скрадывании зверя на реке. Мужчина греб двуперым веслом типа байдарочного. Женщина же в это время из заранее выделанных шкур изюбря или косули шила олочи. Олочи — это нечто вроде сибирских поршней, охотничья обувь. Из мужчин побеждал тот, кто первым приведет оморочку к концу плёса, из женщин — та, которая за это время сошьет больше олочей. Мужчина боролся за звание лучшего гребца на Бикине, женщина — за звание лучшей хозяйки. Заинтересованный в успехе своей подруги, мужчина вынужден был сдерживать свой спортивный азарт. Однако, если лодка приходила к финишу последней, женщина лишалась права на «трон», хотя бы она и успела за это время сшить уйму олочей. Но терял право на победу и мужчина, если его напарница оказывалась нерасторопной. Победителей определяли старейшие из охотников.

…Между разговорами Покула успел вскипятить воду, разогреть у костра прихваченные в дорогу лепешки. Спохватившись и почувствовав неловкость от того, что меня обслуживают, словно барина, я вскочил, засуетился, поспешно начал рыться в своих узлах с продуктами. В суматохе просыпал чай, пихнул в костер кедровую смолевку, которая тут же вспыхнула и зачадила, словно горящая резина. Покула едва успел отодвинуть лепешки в сторону. Я заметил свою неловкость и растерялся. А удэгеец, будто ничего и не произошло, уже пил чай, похваливая мою заварку.

Мне очень хотелось хоть чем-то помочь Покуле в этом путешествии. Я старался изо всех сил. Но «блины» мои в ту поездку «пеклись комом». Если я брался вытащить лодку на берег, чтобы ее не унесло течением, то делал это так, что потом мы вдвоем едва сталкивали ее в воду. Если вызывался принести дров для костра, то пропадал обязательно надолго и умудрялся отыскать такие, которые либо совсем не желали гореть, либо чадили, как та кедровая смолевка, либо искрили, как бенгальские огни, осыпая нас тлеющими углями. Покула же над моими хлопотами лишь искренне смеялся, повторяя одно и то же: «Вот чудак!»

Тем не менее к вечеру мы благополучно добрались до принадлежавшей Покуле избушки-зимовья. Где-то здесь, совсем рядом, живет рыбный филин…

Зимовье — рубленный домик. Внутри — нары, печка и небольшой стол-доска вдоль единственного окна. Здесь Покула проводит зиму, добывая соболей, колонков, норку и выдру. Это основной его заработок. Судя по костям и шерсти, валяющимся вокруг, и по собачьим конурам, устроенным в нескольких местах возле дома, он активно охотится и на крупного зверя — медведя, изюбря, кабана. К стене дома прислонены нарты. По характеру упряжи, лежащей тут же, можно догадаться, что таскают их собаки. Пока я осматривался, Покула успел растопить печку, и на ней уже что-то шипит. Запах из избы сочится бесподобный — должно быть, жарится медвежатина…

Готовит пищу Покула поразительно быстро и искусно. Прямо ресторанные заказные блюда с поджаренным отдельно лучком и с подливками, приправленными свежим диким чесноком и черемшой! Это обычная его пища, на приготовление которой он тратит считанные минуты. Как-то я заметил ему, что он настоящий повар.

— Ага, — сказал он, — и повар, и плотник, и печник. Тайга всему научит.

Ужин занял так же немного времени, как и его приготовление. А еще через полчаса, подстелив под себя звериные шкуры, мы уже лежали на нарах. По мерному дыханию Покулы я понял, что он сразу же уснул. Чук, растянувшись на полу, заснул еще раньше. А мне не спалось. Засыпая, Покула сказал, что даже из избы можно услышать крик рыбного филина, и я невольно все время прислушивался к ночным звукам. Да и нервы мои шалили. Стоило прикрыть веки, как перед глазами начинала метаться уходящая вода, и от этого кружилась голова. Я лежал с открытыми глазами и старался уяснить, что же больше всего поразило меня в дороге. И вдруг вспомнил. Это был пройденный нами под вечер залом — многометровое нагромождение гигантских исковерканных стволов с впрессованными между ними частями лодок. Одна лодка, выброшенная потоком почти на самый верх залома, сперва показалась мне совсем целой. Когда же мы проскочили узкий, как труба, проход шарахнувшись круто в сторону Бикин вдруг успокоился, я оглянулся. У той лодки была вдребезги разбита корма…