По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [48]

– Я понял, что у тебя трудности с собеседованиями. Я кончал резидентуру в Акроне – это маленький университетский город, час езды от Кливленда. Если хочешь, я поговорю с директором программы. Я не знаю, как у тебя с терапией вообще, но по кардиологии ты безусловно сильнее любого резидента последнего года.

Меня пригласили на собеседования в больницу Святого Луки и в Акронский медицинский центр.

В последних числах января был бесплатный ланч на этаже, все сидели и ели – несколько ординаторов, резидентов и студентов. Я обсуждала с Кришнаном, что мне делать дальше.

– Не знаю, – сказал он, – я тебя не спрашивал, ты не еврейка?

– Еврейка, – подтвердила я.

– Что же ты сидишь! – закричали мне со всех сторон. – Звони в «Синай», скажи, что ты еврейка, они тебя возьмут!

Все они поступали в резидентуру два – три года назад. Даже тогда все было по-другому.

Дайте мне шанс

Тридцать первого января была пятница. Около полудня я забрела в пустую комнату электрокардиографии. Там стояла коробка с недоеденными традиционными пирожными. Я села и стала есть. За этим занятием меня застал Шварцман.

– И что ты будешь делать в следующем месяце?

– Я не знаю, доктор Шварцман.

– Но следующий месяц начинается завтра!

– Я знаю, доктор Шварцман.

С геронтологией все было согласовано. Но жить, кроме как в больнице, мне было негде.

– Доктор Смит, можно я приду?

– Приходи.

– В понедельник у меня собеседование в нашей больнице. Вы директор программы. Как вы отбираете людей?

– Прежде всего, по оценкам. По резюме. Некоторые идут в педиатрию, на неонатологию потому, что сюда легче попасть, меньше конкурс. Это легко прочитывается в резюме. Скажем, человек занимался хирургией, а подает документы в мою программу. По впечатлению – как они держатся во время собеседования.

– А если человек не подходит вам по оценкам, и вы назначили собеседование потому, что за него кто-то попросил? Что я должна была бы вам сказать на собеседовании, чтобы вы меня взяли?

– Не знаю, не знаю. Разве что ты бы проявила очень большой энтузиазм…

– Я хочу остаться в Америке до результатов МАТЧа. Как вы считаете, я правильно делаю, что ухожу из этой больницы?

– Ну хочешь, займись чем-нибудь еще. Что из терапии тебя привлекает?

Я посмотрела на потолок.

– Эндокринология.

Он позвонил по телефону, и в две минуты договорился.

– Доктор Чизхолм сказал, что у него очень незагруженная служба. Два поликлинических приема и один обход в неделю.

– Значит, я постараюсь сочетать эндокринологию с геронтологией.

– Есть такое выражение – растянуться слишком тонко. Это когда кто-нибудь берется за много дел и ни одно не делает качественно. Твои лучшие шансы – в этой больнице. Подумай. Удачи на собеседовании! И, смотри, никакого отчаяния – это не работает.

– О’кей. Я смогу узнать, хотя бы приблизительно, как они меня оценят?

– Это информация конфиденциальна.

Накануне собеседования я бродила по больнице. Она жила ночной жизнью всех больших больниц в мире. В приемном покое томились измученные родственники. Провозили больных на каталках. Ходил кто-то из дежурных. Я часто гуляла здесь по вечерам. Выбирала уединенные места, их тоже хватало. Хотелось подвигаться, а больше гулять было негде. На улице холодно и темно. Больница в бедном районе. В голове вертелись русские стихи. Иногда я бормотала их вполголоса. Сейчас я думала, как убедить их в том, что меня надо взять. Что бы им сказать, чего больше не скажет никто. Как выделиться из массы тех, кто тоже хочет сюда попасть.

Я уже любила эту больницу. Я уже считала её своей. Зеленые и красные огни вертолетной площадки на её крыше были видны за много миль. Огромные неоновые буквы «МХ» – Мемориальная больница – светили в окно моей комнаты в холодные зимние ночи. Примет она меня или нет?

На полу толстый ковер, шаги не слышны. В маленьком буфете, закрытом на ночь, еще стоит запах кофе. Сбоку лестница. По ней я поднималась в кабинет Джеймса Смита. Библиотека. Здесь я часто сидела по вечерам, забравшись с ногами в кожаное кресло. По этому переходу мы шли вместе с Тейлором в первый день, он показывал мне дорогу в поликлинику. Я прошла туда. Под потолком беспокойно завертел головкой, разглядывая меня, телеглаз отдела безопасности. Это словосочетание здесь не вызывало содрогания.

Я устроилась перед большим, во всю стену, окном. Что же меня сюда так тянет? Почему с тех пор, как в голову запала мысль об этих экзаменах, я думать больше ни о чем не могла? Почему неудачи со всякими заявлениями, регистрациями, МАТЧем так меня огорчали? Почему я ни разу не пожалела о деньгах, брошенных, как в топку, во всю эту авантюру, которая еще неизвестно, чем кончится? Мне же так хорошо дома.

Ключевое слово давно найдено. Невостребованность. Я давно освоила все, что от меня требуется на работе. Я работаю в одном из лучших отделений города. Двигаться мне некуда. Я уже качусь назад, как по по наклонной плоскости. Вместе со всеми. Я не хочу. Мне надоело притворяться, что я такая же, как все. Я лучше. Способнее. Мне больше дано. Не так много, как моему отцу. Ему не дали сделать десятой, двадцатой части того, что он мог. Заставили сделать вид, что он – обычный. Рядовой доцент на рядовой кафедре. Выслали из Ленинграда сразу после клинической ординатуры, оборвав только начавшуюся научную карьеру. Никто не помог. Еврей. Пятьдесят второй год. Он так и не прижился в Волгограде. Защитил докторскую – ВАК не утвердил. С объяснением не таились: еврей, да еще беспартийный. Не то. Министерство не разрешило переизбраться на должность заведующего кафедрой на второй срок. И происходило все это не без помощи местных коллег-профессоров. Его лучшая книжка – «Клинические этюды» – больше ста печатных листов, лучшие клинические разборы, которые я когда-либо читала. За «право первой ночи» – подставить свою фамилию соавтором, один профессор обещал зеленую улицу в Медгизе, короткие сроки, солидный тираж. Папа не согласился. Печатал почти подпольно, по частям, тиражом всего в одну тысячу экземпляров.