По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [49]

Я знаю всех этих людей. Я училась у них, сдавала им экзамены. Кафедрами нашего института заведуют они или их дети. Мне туда путь закрыт. Да и не очень хочется. В ассистенты берут тех, кто может в воскресенье вскопать грядки у профессора на даче. Кто не будет возражать, если его возьмут на научную конференцию в Москву специально, чтобы носить шефу чемоданы. Цену всей научной продукции наших кафедр я знаю, кухню видела изнутри. Разве трудно сделать, чтобы выводы были статистически достоверны? Надо просто выбросить все, что этой достоверности мешает. И тогда публикации идут, а готовые диссертации сходят как с конвейера. Моя в том числе.

Мои перспективы в Волгограде ясны. То есть их нет. А здесь?

Может быть мне только кажется, что я еще что-то могу. Но пока не попробуешь, не узнаешь. Дай мне попробовать, Америка. Я не многого прошу. Может быть через год я пойму, что мне здесь делать нечего. Что это бредни, которые надо выбросить из головы, красивая американская мечта, не имеющая ничего общего с реальностью. Что мне надо от жизни совсем другого. Но я больше не могу сидеть и ждать, пока кто-нибудь позовет.

Мимо прошел офицер охраны, тот самый, который дважды навещал меня возле запертой двери.

– Как дела, док? Все в порядке?

– Все нормально. Завтра собеседование, вот репетирую.

– А! Желаю успеха! Я уверен, что все будет хорошо!

Снова нас человек шесть, снова все иностранцы. Подан завтрак – кофе с булочками. Два араба не едят: мусульмане, Рамазан, с восхода до заката есть нельзя. Еще одна русская. Вступительное слово директора программы. Наконец-то я вижу Шмидта. Ничего особенного – маленький, белобрысый, сорок с чем-то. Он сам собеседование не проводит. У каждого из нас отпечатанное расписание – к кому и в какое время идти. У меня два собеседника, ни с одним из них я раньше в больнице не встречалась. Перебирают мои документы. Вот эти доктора в Нью-Йорке, подписавшие мне рекомендации, откуда они меня знают? При каких обстоятельствах они могли оценить мои профессиональные качества? Из резюме следует, что весь ваш врачебный опыт связан с Россией. Где вы учили английский? Когда мы просмотрели ваше личное дело, подумали, что, может быть, надо позвать переводчика. Вот эта ваша публикация – о магнитных бурях и инфарктах миокарда – о чем она? Что, действительно есть взаимосвязь? Письмо доктора Тейлора – очень сильное. Что было для вас самым трудным, когда вы стали работать здесь?

Я улыбаюсь, и стараюсь проявлять максимум энтузиазма. Что-то использую из домашних заготовок, где-то импровизирую. Называю имена резидентов, с котрыми работала вместе. Эти ребята ничего плохого обо мне не скажут. Рассказываю, как приходила по субботам и воскресеньям, училась читать и писать истории болезни.

– Не лучшее занятие в выходные дни, – усмехается мой совсем молоденький собеседник, сам явно только что окончивший резидентуру.

– Не лучшее. Но мне нужно было получить место.

– Трудно вам будет, в вашем возрасте, начинать все с нуля.

– Я знаю. Но я уже представляю себе, что меня ждет, и это мне нравится. Уверена, что у меня получится.

– Что же, хорошо…

Нас кормят ланчем и отпускают. Иду договариваться к Чизхолму – заведующему эндокринологией. Он член комитета по резидентуре, тоже проводил собеседование, но мне не достался. На стене его кабинета красуются «законы Чизхолма». Если вам кажется, что все идет хорошо, значит, вы чего-то не заметили.

– Доктор Чизхолм, я иностранка. Вы знаете, наверное, лучше меня, как трудно таким, как я, попасть в резидентуру. У меня сегодня было собеседование, но это не гарантия, я должна что-то искать для себя. Мне хотелось бы параллельно с эндокринологией заниматься гериатрией. Если бы вы проявили понимание и разрешили мне приходить только на поликлинические приемы, я была бы очень признательна.

Никаких возражений. Меня удивляет, что он не ставит вопроса ни о каком официальном утверждении. Но, в конце концов, раз его это не интересует, то меня тем более. Единственное, о чем прошу его – продлить срок действия моей нагрудной бирки. Скидка в кафе – важная вещь.

Он подводит меня к секретарше, объясняет, что надо. Бумага отпечатана. Иду с ней в отдел безопасности. Уже там разбираюсь: мне просят разрешить льготную парковку в больничном гараже.

– Ничего, – смеются в отделе безопасности, – мы можем и это использовать.

На бирке проставляют новый срок – до конца марта.

Пейджер пищит в кармане. Анджи хочет попрощаться. Немцы уезжают.

– Я показывала твои бумаги одной нашей преподавательнице. Там в твоем резюме написано, что ты уже десять лет штатный врач клинической больницы скорой помощи.

– Да.

– Ты сейчас представляешь себе американскую реальность. Как называется, по здешним понятиям, та должность, которую ты занимаешь в России?

– Старший врач.

– Вот именно! А здесь штатный врач – это интерн. Что они о тебе думают, когда читают, что ты десять лет не можешь сдвинуться с должности интерна? Дальше. Ты указываешь, что имеешь научную степень. Публикации есть?

– Конечно. Они все перечислены дальше, в анкете.

– Все, что работает на тебя, должно быть на самой первой странице. Вторую могут и не прочитать. Ты так принизила себя…