По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [46]

После концерта заехали выпить по бокалу вина.

В другой раз он привез мне шубу жены.

– Надень, а то у тебя слишком легкая куртка. Ты думала, здесь не будет зимы?

Надела.

– Другое дело. Так приятно, когда рядом с тобой нарядная женщина.

В другой раз от шубы отказалась. Меня моя куртка вполне устраивает.

– Ты не права. Ты хочешь быть врачом в этой стране, значит, надо хорошо одеваться.

– Вот когда я буду врачом…

– Я тебя прошу. Иногда надо просто делать то, что просит мужчина.

Мысль о том, тот ли он мужчина, чьи просьбы хочется выполнять, его явно не посещала. Да и чего ради я буду появляться с ним в чужой шубе? Как ни мало у меня знакомых, а человек тридцать наберется. Потом мы ходили в театр. Потом танцевать. Дан, что ты делаешь, люди же смотрят!

Утром он позвонил.

– Я вчера нормально себя вел? Я тебя не обидел?

Нет-нет, все в порядке. Но больше я с ним никуда не пошла. Один вариант с жильем на февраль – март отпал. Потом отпал второй. Знакомая Ховарда хотела всего-навсего триста долларов в месяц.

Один день провела в гостях у Веры Дакари. Русская, замужем за ливанцем, двое детей. («Привлекательная, оч-чень привлекательная» – Дан Вальтерс). Москвичка, окончила филфак МГУ, с мужем уехала в Ливан, потом в США. Без работы. Одно время преподавала русский язык американцам, до сих пор поражается их тупости. Потом ей предложили читать лекции по русской культуре. Она сказала, что не профессионал. Её не взяли. Раз не профессионал. Потом оказалось, что под культурой подразумевались обычаи современной российской жизни: что едят, как проводят время, какое кино любят и т. д., но было поздно.

Муж – врач, у них шикарный дом. Но детей приходится учить самим. Школы безобразные, с московскими – никакого сравнения. Вера была летом в Москве. Завидует всем своим подругам – москвичкам. Вот у них – жизнь. И плевать, что денег мало. Там все настоящее: общение, культура. Здесь – тоска. Собираются своей русской компанией и выпивают. Дружить с американцами нельзя, они к этому не приспособлены. Нет эмоциональной подпитки. Завтра же бы уехала. Так что Майя, смотри. Если ты способна получать бесконечное удовольствие от каждой купленной вещи – оставайся, это жизнь для тебя. А если нет – тут делать нечего.

Слушаю. Мотаю на ус. Наблюдаю. Я же наблюдатель. Одно поняла: в больнице мне нравится.

Американцы – другие?

Что отличает их от нас? Работают больше. Гораздо меньше болтают. Больше разговаривают на профессиональные темы. Обстановка много спокойнее: ни крика, ни шума, ни беготни. Разговор всегда спокойный. При этом субординация совершенно жесткая. Выслушать мнение старшего и сделать по-своему – нельзя.

Этого никто специально не разъясняет, но соответствующие рефлексы вырабатываются моментально. Я встречаю в лифте своего заведующего, и он говорит что-нибудь вроде:

– Почему бы нам вместе не посмотреть одного больного, он украинец, по-английски говорит плохо, у него интересная аускультативная симптоматика. Он будет у меня через неделю, во вторник в 11.

И я достаю блокнот, ручку и говорю:

– Да, доктор Тейлор, вторник, 24 января, в одиннадцать, в вашем кабинете.

За следующую неделю он ни разу не напомнит, но прекрасно понимаешь, что забыть нельзя. И опоздать нельзя, разве что будешь с полотенцем через плечо бегать вокруг собственной запертой комнаты. А больной почему-то больше всего рассказывал ему про ужасы КГБ. «Иголки под ногти» – послушно переводила я.

Гораздо более доступна информация. Свежие лабораторные данные, еще не занесенные в историю болени, можно получить на любом этаже через соответствующую компьютерную сеть.

В кардиореанимации записывается ритм. Утром на обходе докладывают: в полночь у больного снизилось давление, так как возник узловой ритм. Давайте посмотрим. На экране прокручивают запись назад. Находят отметку: 12 часов ночи. Ритм был не узловой, а идиовентрикулярный.

Эхокардиограммы записывают на видиокассеты. Поднимают старые записи, читают заключения. Кто смотрел? Кто писал? И каждый, кто пишет, знает, что его могут проверить завтра, через год, через два.

О каждом студенте, резиденте, клиническом ординаторе ежемесячно пишут отчеты. Их не прячут, показывают, иногда обсуждают. Поскольку старший врач каждый месяц меняется, это проверка и для него тоже. Если он напишет необъективно, его оценка будет резко отличаться от остальных, на это обратят внимание.

Курсанты тоже пишут отчеты-характеристики на своего старшего. За неделю до конца декабря Ахмади преложил нам сделать по докладу на отдельные темы из кардиологии. Я удивилась, чего это он спохватился, раньше не мог сказать? Потом увидела, что в форме, которую все на него заполняли, есть соответствующая графа.

Принято, чтобы все утверждения были обоснованы. Никаких «я считаю» или «а вот у меня был больной». Сказал – покажи, где прочитал. И еще посмотрят, насколько надежен источник. И опять я проигрываю: этой литературы у меня «на слуху» нет. Свежие статьи активно обсуждаются. Если не будешь читать – это заметят через неделю.

Среди учащейся молодежи – студентов, резидентов, клинических ординаторов – можно различить два типа. Американцы – упитанные, неторопливые, расслабленные. Для них поступление в медицинский институт – гарантия сытой, спокойной жизни. Формат экзаменов привычен со школы, есть промежуточные тренировочные, вопросы обсуждаются с преподавателями, повторяются. Многие даже не помнят, какие у них были оценки. «Что-то чуть выше среднего». Этого достаточно, чтобы без хлопот получить десяток собеседований и по МАТЧу попасть в приличную программу.