По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [44]

– На какой визе вы будете, если мы вас возьмем?

– Я могу получить J-1 уже сейчас. Я подаю заявление для сдачи третьего экзамена на май. Если сдам, смогу получить рабочую визу.

– Но тогда вы опаздаете в программу.

– Как скажите. Если вы хотите, чтобы я взяла J-1, я так и сделаю.

К Оле вернулась часа в четыре. Автобус в Кливленд отходил в восемь. На столе меня ждал толстый пакет инструкций и форм для третьего этапа. Завтра это должно уйти экспересс-почтой. Опять цейтнот! Сажусь и начинаю лихорадочно разбираться. Первая неожиданность: одну страницу с моей подписью должен заверить нотариус. Вторая: экзамен стоит четыреста долларов, но его принимают только при условии, что ты можешь заплатить и за лицензию штата Нью-Йорк, которой все равно не сможешь воспользоваться, пока не кончишь резидентуру. А если кончишь, не сможешь воспользоваться, если не будешь к тому времени постоянным жителем США. Лицензия стоит семьсот пятьдесят долларов. У меня с собой двести. В Кливленде еще две тысячи. Может я в программу вообще не попаду? Может быть попаду, но мне не разрешат брать рабочую визу? Что делать? А вдруг повезет, и в программу попаду, и директор разрешит, но из-за несданного экзамена не смогу взять хорошую визу только потому, что не позабочусь об этом сейчас?

Спокойно. Что я теряю? Деньги.

Бегом – на подземку! На Брайтон-Бич! Люди! Где найти нотариуса?

Нашла. Заверила. Теперь к Оле.

– Оля, дай денег!

– У меня столько нет. Можно только снять со счета фирмы. Сейчас поговорю со своим менеджером.

Менеджер ругался. Кто такая Майя? Откуда она взялась? Почему такая срочность? А раньше она не могла побеспокоиться о своем экзамене? А если завтра она исчезнет с деньгами и никогда не появится?

– Это мое дело. И моя личная просьба. Если Майя завтра исчезнет, я отвечаю своими личными деньгами. Если ты считаешь, что мы за это время потеряем какие-то проценты, которые набежали бы в банке, я отдам тебе с процентами.

Так они препирались полчаса. Потом чек был выписан.

– Майя, беги, опоздаешь на автобус. Сволочная жизнь. Извини, что я об этом говорю, но ведь тебе бы сейчас никто денег не дал. Ни Иосиф, ни Тамара. Удачи тебе!

– Спасибо, Оля.

В три часа ночи автобус делает сорокаминутную остановку где-то в Пенсильвании. Забираюсь в пустой ресторан автовокзала. Перечитать все инструкции. Заполнить формы. Проверить. Еще раз прочитать. Запечатать. Утром заявление и деньги отправлены в Нью-Йорк. И, разумеется, другой чек – Оле.

Надо ждать до весны

Шварцман распрашивает меня о собеседовании. Как оно прошло?

Ничего не могу сказать. Все были так любезны. Эти люди, которые проводят собеседования, всегда так любезны. И ты совершенно не можешь понять, нравишься ты им или нет. Разве трудно поговорить с любым человеком так, чтобы он остался доволен разговором? Это – часть врачебной профессии. Спасибо за письма, которые вы с доктором Тейлором написали.

В этот момент мимо проходит Тейлор. Видимо, уловил свое имя. И обошел нас на максимальном удалении и с максимально возможной скоростью. Не хотел нечаянно услышать, что мы про него говорим. Позже я подошла к нему.

– Доктор Тейлор, вы написали такое хорошее письмо. Спасибо!

– Надеюсь, оно поможет, – буркнул он и убежал.

Работать с ним было, конечно, легче, чем с Ахмади. Как-то я показывала ему больного, и не заметила увеличенную щитовидную железу. Тейлор её заметил. Больной жаловался на одышку. Может, это зоб вызывает сдавление дыхательных путей? Как проверить?

Мы начали наперегонки придумывать способы. Набралось штук пять. Мимо проходил эндокринолог.

– А вот мы сейчас у него спросим.

Все наши предложения были поочередно раскритикованы, делать надо было по-другому и мы смеялись, глядя друг на друга.

Но и с Тейлором не все было так просто. Он не забывал, что я врач с десятилетним стажем. И очень старался не уронить мой авторитет в глазах группы. А я далеко не всегда ему помогала. Годы деградации – они даром не проходят. Сколько всего я успела перезабывать! Такая, скажем, элементарная вещь, как то, чем образованы контуры тени сердца на рентгенограммах. У студентов это отлетает от зубов. А я не помню.

Иногда мне казалось, что он уставал страховать меня от возможных ошибок.

– Доктор Гуглин, эти изменения на кардиограмме – инфаркт миокарда или гипертрофия левого желудочка?

– Гипертрофия левого желудочка.

– Почему? Я не говорю, что не согласен, я просто спрашиваю – почему?

Консультаций у меня было, пожалуй, больше, чем у всех. Им – американцам – все равно, они при деле, а мне очки набирать надо.

В середине января я решила напомнить Смиту о цели моего приезда. Можно мне получить собеседование в нашей больнице?

– Ты не просила Тейлора, чтобы он позвонил им в программу по терапии?

– Нет. И не думаю, что могу это сделать.

– Ладно, об этом я позабочусь. Боюсь, что больше ничем помочь не смогу. Мой звонок вряд ли что добавит.

Я растерялась. Смит смотрел с сочувствием:

– Боюсь, ты недооценила ситуацию.

Я ушла от него в недоумении. Что-то тут было не так. Он же сам говорил, что собеседование получить нетрудно. Что Шмидт его друг. Я была уверена, что это будет закономерным итогом моего «наблюдательства». Получается, что после того, как я два месяца крутилась в этой больнице, я не заслужила права хотя бы поговорить с директором программы? Гадай теперь, позвонит Тейлор или нет? Самому Шмидту или кому-нибудь рангом пониже?