По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [22]
За квартал до Брайтона начинается русская речь. На самом Брайтоне по-русски не говорят только китайцы, продающие зелень и креветок. Густой еврейский акцент. Провинциальный акцент. Почти Касриловка.
Брайтон-Бич вообще очень провинциален. Это вам не каменные джунгли Манхеттена. Продают русские книги. Русскую еду. Русские лекарства. Например анальгин. В Америке он запрещен. Как они обходятся без анальгина?
Смешение русского и английского на вывесках. Ностальгические названия ресторанов. Самые дешевые в Америке телефонные карточки – звонить в Россию. Наверное, жульнические. Я больше нигде таких не видела. В других городах продают карточки, по которым разговор с Россией стоит от двух до пяти долларов за минуту. На Брайтоне – 79 центов.
Русскоязычные газеты. Толстые, в основном состоящие из объявлений и рекламы. Работа. Жилье. Курсы по изучению всего. Юристы. Дантисты. Свахи. Настоящие русские газеты: «Известия», «Литературка». Билеты на концерт. Михаил Жванецкий – только на один день в Нью-Йорке! Гастроли МХАТа.
Брайтон живет на пособие. Еда покупается на талоны, которые дают бесплатно. Молодежь здесь, как правило, не остается. Она перебирается в американские районы. На Брайтоне оставляют родителей. Еврейские беженцы из Советского Союза. Национальный и религиозный гнет. Раньше это было просто. Теперь Россия – свободная страна. Хотите уехать? Езжайте в Израиль. Закон о репатриации обеспечит вам гражданство и материальную поддержку. Америка принимает теперь только тех, у кого здесь уже живут близкие кровные родственники. У меня таких нет.
Там, где кончается Брайтон-Бич, надо свернуть на Океанский проспект. Здесь друг за другом, во многих домах подряд – офисы врачей. Вот нужный мне номер дома. Поднимаюсь на второй этаж. «Доктор Горелик». Приемная для посетителей. Секретарь за стойкой. Несколько врачебных кабинетов, абсолютно стандартно-американских. Высокая полукушетка – полустолик для больного с выдвижной подставкой для ног. Раковина, обеспеченная, как все раковины в Америке, жидким мылом и бумажными полотенцами. Тонометр у изголовья кушетки. Он на длинном шнуре и высоком штативе, достает в любой конец комнаты. Офтальмоскоп. Отоскоп. Стол для врача. Над ними – дипломы в рамках. Один из них – в точности как мой, выданный той же комиссией в Филадельфии. Два стула, кресло. Вдруг больной придет с кем-то из родных, не стоять же им. Занавеска, чтобы отгородить кушетку с больным от комнаты и двери. Если кто-то заглянет в дверь во время осмотра, больному будет неприятно…
Оля явно гордится своим офисом. После резидентуры она работала на другого врача в его частном кабинете. Подкопила денег. Решила открыть свое дело. Работы еще не закончены. Что-то покупается, завозится, рабочие покрывают пол. Беру у Оли образцы резюме и рекомендательных писем. Беру адрес её подруги – Марты. Это рядом, на четвертом Брайтоне. Еще вопрос. Мне надо побыть в Нью-Йорке несколько дней. Где бы можно было пожить, недорого? У Тамары оставаться неудобно. Прошлой ночью я вытеснила Иосифа на пол с его половины кровати.
– Какие проблемы, – говорит Оля. – Переезжай ко мне. Места много. И вообще, зачем ты собираешься в Кливленд? Оставайся в Нью-Йорке.
У меня голова идет кругом. Я не успеваю переваривать информацию.
Зашла купить мороженое. Меню: мороженое мягкое, диетическое, обезжиренное, низкокалорийное, без сахара…
– У вас есть твердое высококалорийное мороженое с высоким содержанием масла и сахара?
Китаец смеется:
– С высоким – нет, мэм. Есть с обычным.
Сфотографировалась. Карточка готова через пять минут. Прошу негатив. Но у них нет негатива. Это поляроидная техника.
– Это делают не так, как ты думаешь, – объясняет мне Марта полчаса спустя, – у тебя есть фотоаппарат?
– Есть.
– Покупаешь пленку. Просишь кого-нибудь, хоть Тамару, чтобы тебя сняли несколько раз в разных вариантах. Идешь в ателье и печатаешь. Выбираешь самый удачный снимок. И этот негатив отдаешь, чтобы напечатать столько фотографий, сколько ты будешь рассылать заявлений.
– А сколько надо рассылать?
– Чем больше, тем лучше. Можешь пятьдесят – пятьдесят. Можешь сто – сто. Понимаешь, ситуация очень изменилась за последние три-четыре года. Когда в резидентуру поступали мы, четыре года назад, нас буквально расхватывали. Американцы в резидентуру не шли. Там был жуткий недобор. Американцы стремились попасть в хирургию или узкие специальности. На терапию или семейную медицину конкурса не было. Баллами никто не интересовался. Только сдай экзамен! Правительство решило это положение изменить. Ведь потребность больше всего не в специалистах, а именно во врачах широкого профиля. Так называемое первичное звено. Было сделано очень много, чтобы привлечь американцев. Теперь они валом валят.
Марта с Западной Украины. Приехала лет пять назад с мужем и мамой. Дочка родилась уже здесь. С Ольгой познакомилась на каплановских курсах – это специальные очень дорогие курсы по подготовке к тем самым экзаменам. Но пособие беженцам платили такое, что они могли себе это позволить. Сдавали туго, обычно после нескольких неудачных попыток. Мартин и Олин курс был первым, где большинство сдало сразу. Они собрались через несколько дней после экзаменов и стали вспоминать вопросы и варианты ответов. Восстановили процентов семьдесят. И передали следующим поколениям. Какие-то задачи каждый год меняют, но далеко не все.
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.