Плыви, кораблик! - [5]

– Нет, электромобили будут, не на бензине.

– А ты откуда знаешь? – сказал Борис Авдеев.

– Знаю, – сказал Валера и добавил: – А может, они будут не ездить, а летать.

– Здорово! – сказал Борис Авдеев. – Мой папка водитель автобуса. Так он говорит, очень нервная работа – пешеходы под колёса так и лезут. А если автобус летающий, попробуй полезь!

– В двухтысячном году люди будут летать и на Венеру, и на Марс, – сказал Валера. Помолчал и добавил: – И зверей не будут убивать. И вообще животных.

– Каких животных? – поинтересовался Авдеев.

– Всяких.

– А мясо? – деловито спросил Боря Авдеев.

– Мясо будет искусственное. Синтезированный белок.

– А зачем же их тогда разводить, животных? – заспорил Борис. – Ну, корова или коза молоко даёт, овца – шерсть. А свинья? У бабушки в деревне каждый год кабана откармливают, а этот твой… как его… белок…

– Да он по вкусу будет не хуже кабана, – сказал Валера.

– А ты откуда знаешь? – недоверчиво сказал Борис Авдеев.

– Знаю, – сказал Валера.

Кореньков слушал, как они спорили, но сам в спор не вступал, хотя и был на стороне Валеры. Просто он не умел так складно говорить, как Валера. Валера, он человек такой – всё на свете знает. Даже Ирина Александровна иной раз, когда Валера задаст какой-нибудь вопрос, задумается и скажет: «Интересный вопрос. Только сейчас не время, а вот после уроков поговорим с тобой». А Борьке Авдееву всегда лишь бы спорить.

Они медленно брели по улице. Было много прохожих. Ни автомашины, ни троллейбусы, ни автобусы ещё не летали, а мчались по дороге, и у перекрёстка пришлось долго стоять и дожидаться, пока на светофоре загорится зелёный человечек. На другой стороне Валера махнул рукой: «Привет!» – и исчез в метро. Боря Авдеев тоже вскоре свернул к своему дому. Кореньков пошёл дальше по переулку, и тут путь ему преградила большая лужа. Кореньков посмотрел на лужу, и вдруг перед ним опять будто откуда-то из глубины выплыл трёхмачтовый белопарусный фрегат.

Стандартная двухкомнатная квартира блистала той угрожающей чистотой, которая бывает у очень рьяных хозяек. Только маленький письменный стол представлял собой полный диссонанс с остальной обстановкой. Он раздражающе и нагло утверждался в своём праве на жизнь иную невообразимым хаосом, словно бросал вызов этой вылизанной квартире. На нём вперемешку валялись учебники и тетради, деревяшки, железки, молоток, пила, ножик и прочие нехитрые инструменты. На освобождённом краешке стола стоял свежевыструганный корпус кораблика, и Кореньков сосредоточенно возился с ним. Кому-нибудь этот кораблик, наверное, показался бы неуклюжим, но Коренькову он нравился. По правде говоря, ему нравился каждый корабль, который он мастерил, и нравился до тех пор, пока он его делал. Никто не будет делать то, что ему не нравится, если, конечно, его не заставят. А Коренькова строить корабли никто не заставлял. Напротив, как только он принимался за работу, на его пути вставали препятствия, и зачастую весьма серьёзные. Случалось даже, что он – человек весьма мужественный – плакал от несправедливых обид и бессилия, отстаивая своё право на эту самую работу. Сегодня работа спорилась, и Кореньков трудился самозабвенно и только изредка распрямлял усталую спину.

И опять-таки в эти минуты отдыха ничто дурное не беспокоило его. Напротив, иной раз перед ним выплывал фрегат «Паллада», вызывая почему-то неосознанное чувство радости. Нет, Кореньков и не думал сравнивать свой кораблик с бело-парусным фрегатом, как не сравнивает свои картины начинающий художник с полотнами знаменитых мастеров. И как начинающий художник ощущает потребность восхищённо взирать на потрясшее его душу чужое мастерство, так и Кореньков испытывал желание ещё разок взглянуть на белопарусный фрегат.

В передней стукнула дверь, и Кореньков сразу почувствовал себя виноватым. Он часто чувствовал себя виноватым. Стоило кому-нибудь из учителей сказать «Кореньков», как у Коренькова словно натягивалась внутри тугая холодная резина. Её хотелось ослабить, разорвать. Кореньков независимо вскидывал голову: «А чего я сделал?»

Вот и теперь, как только вошла мама, Кореньков почувствовал, как натянулась в нём эта резина. Перед мамой он тоже всегда чувствовал себя виноватым.

Во-первых, стол. Раньше мама сердилась и кричала, случалось, разнервничавшись, даже ломала и выбрасывала с таким трудом добытые материалы, уже готовые части кораблей. «Не понимаю, неужели так трудно убрать свой стол?» – горестно спрашивала она после ссоры, когда оба искали примирения. Кореньков и сам не понимал – трудно ему или нет. «Всё твоя лень и неаккуратность», – так же горестно вздыхала мама. Кореньков тоже горестно вздыхал, не спорил. Сам готов был согласиться – лень и неаккуратность. Но вообще-то он не был ленивым. Разве ленивый человек будет в который раз строгать шпангоут, который раз – и хрупнул в руке именно в тот момент, когда уже почти готов, и всё надо начинать сначала? Разве неаккуратно был зашкурен корпус кораблика и не точно, каждая на своём месте, вставлены мачты? А стол… «Закончил – убери!» – говорила мама. Но что значит – закончил? У той работы, которую делал Кореньков, никогда не было конца. В последнее время мама больше не ругала его, не кричала. Только изредка в какую-нибудь из суббот, занявшись уборкой, сама рассовывала по ящикам всё, что лежало на столе, и вытирала пыль. Кореньков потом долго искал нужные вещи, вытаскивая их одну за другой, пока они не оказывались на столе.