Плохой фэн-шуй - [42]

Александра снова лежала без сна и смотрела в ночное звёздное небо. Что она сможет завтра рассказать подруге детства? Как объяснить, почему она здесь? Соврать? Катя чуткая — сразу почувствует ложь. И что можно придумать?

Она не могла рассказать правду и выдать своего мужа. Однажды она увидела, как Роман приехал домой с гостем и они сразу пошли в сауну, не заходя в дом. Александра вспомнила, что не успела положить в комнате отдыха свежие полотенца и халаты. Она взяла стопку полотенец и подошла к дверям сауны. Мужчины уже были в парилке. Из открытого окна вырывался пар, и были отчетливо слышны голоса Романа и его гостя. Александра застыла, как соляной столп, и не могла сделать ни шага. Голос, поразивший её, как гром небесный, она могла узнать и отличить среди тысячи голосов. Но даже не сам голос, а то, что обладатель этого голоса находился в их доме и говорил с Романом таким тоном, вот что поразило Александру. И разговор этот, и голос гостя, пришедшего, как призрак, из забытого прошлого, перевернули всю её жизнь. Она стояла, не находя сил двинуться с места, и не могла ни принять, ни осознать, что этих двоих людей — её мужа и этого мерзавца — могут связывать общие дела. А когда поняла, какого рода эти дела, то оставаться и продолжать жить, как прежде, она уже не могла. И сейчас не может и не имеет права никого судить или выдать. Роман — её муж, и он был прав, когда сказал, что она и её дети на протяжении долгих лет пользовались всеми благами вместе с ним и не задумывались, на какие деньги был построен дом, в котором они безбедно жили, в то время, как вся страна выживала.

23

На другой день подруги снова беседовали, сидя на той же церковной скамье.

— Саша, ты прости за вопросы, но это не праздное любопытство, — начала Катя.

— Понимаю, — ответила Саша. — Думаю, ты и сама пытаешься разобраться в своей жизни, поэтому здесь. Я права?

— Когда мы с Верой узнали, что ты в монастыре, решили, что ты нуждаешься в помощи. Поэтому я здесь.

— Спасибо вам, но мне не нужна помощь. Может, я тебя разочаровала и ты не это хотела услышать, но у меня всё хорошо, и я счастлива.

— Санька, прекрати! Ну, разве мы об этом мечтали? Признайся, ты хотела заканчивать свою жизнь вот так — в монастырских стенах, среди чужих людей, вдали от родных и близких?

— Зря ты так, Катя. Они мне не чужие, недаром сёстрами зовутся. А о чём мечтала, уже не помню. Впрочем, всё иллюзии. Не стоит строить воздушные замки, их содержание обходится дорого.

— А дети? Дети — тоже иллюзия?

— Наше представление о них — иллюзия. Наши ожидания, надежды. Мы думаем, что любовь, которую отдаём, они нам вернут. Нет, не вернут. Они вырастают и судят нас. Если повезёт — прощают, — ответила с горечью Александра, и слёзы заблестели на её глазах. — Любить прежде всех следует Бога. А если у нас на первом месте дети и мужья, а Бог на последнем, нам детей дают эгоистов, а в мужья предателей и преступников. Наверно, это жестоко. Но как иначе нам глаза открыть?

— Саш, я понимаю, ты пережила какую-то трагедию, или «кризис среднего возраста» тебя накрыл. Я знаю, ты всегда была с тонкой кожей, с низким порогом ранимости. Но прятаться от жизни в монастырь — это не выход. Жизнь дана, чтобы её прожить, вот в чём смысл — в проживании. А ты убежала от неё, спряталась за монастырскими стенами.

— Жизнь — трагедия для тех, кто живёт чувствами, а для тех, кто живёт разумом, — комедия. Кать, не суди людей. Ты не имеешь права.

— А спросить, чёрт возьми, что заставило тебя, неунывающую оптимистку, в расцвете лет влезть в эти чёрные тряпки и спрятаться здесь, я имею право?

— Не ругайся, да ещё и в храме, грешница! — поднялась Саша со скамьи.

— Нет уж, так просто я не уеду, пока не узнаю о причине твоего бегства!

Катя уселась поудобней, прикрыла глаза и для убедительности привалилась спиной к стене, всем своим видом демонстрируя, что будет сидеть здесь до второго пришествия, пока не услышит ответ на свой вопрос. «Ну и характер! — подумала Александра. — Придётся сказать. Если удосужилась меня разыскать, то устроить здесь сидячую забастовку ей будет только в радость».

— Отвечаю! Я ушла из дому по этическим соображениям. Не могла больше жить под одной крышей с преступником. Не могла жить на его грязные деньги. Я была женой прокурора, у меня не было другого выхода: или умереть — или в монастырь.

— Но, Саша, у нас в области этих прокуроров штук пятнадцать. И все их жёны по монастырям разбежались, что ли?

— Мы приходим в одиночку в эту жизнь и уходим в одиночку. Каждый отвечает за себя. После того, что я знала, я не могла жить так, как жила прежде. Всё! Больше ничего не могу тебе сказать.

— Ясно.

Катя немного подумала. Ей не хотелось сдаваться так просто.

— Скажи, а ты можешь взять отпуск, поехать куда-нибудь? Или это запрещено?

— Могу в крайних случаях, если необходимо. Но у меня такой необходимости не возникнет.

— А если твоим родным понадобится именно твоя помощь? — осторожно спросила Катя.

— Моя помощь — в моих ежедневных молитвах за них. Большего сделать я не могу. Монах или монахиня, уходя в монастырь и посвящая свою жизнь Господу, вымаливают прощения для семи поколений будущих потомков и семи поколений своих предков.