Платон. Его гештальт - [52]
Так гештальт властителя воссоздается старшим другом в живом теле любимого; и сколь бы различна ни была почва, под одним и тем же солнцем всегда созревает один и тот же плод, пока все царство в равной мере не наполнится движением одного ритма, одинакового как внутри, так и снаружи, поскольку он порождается биением срединного сердца, удары которого отдаются даже на самой поверхности тела совершенной стражи. Обладание красотой, свойственное одной стороне, и любовь к красоте, исходящая от другой, в своей взаимонаправленности преодолевают однонаправленность потока, движущегося от любящего к любимому, когда каждый любящий сливается со своим любимым в поцелуе духовной любви. Сердечность отношений между людьми, связанными такими узами, превосходит всякую привычную меру, «и возлюбленный вскоре замечает, что дружба всех других его друзей и близких, вместе взятых, ничего не значит в сравнении с его боговдохновенным другом».[266]
Такая интерпретация культа эроса и духовного царства, когда они истолковываются в качестве центральных компонентов государства философов, может показаться натянутой, но мы напомним, что ко времени создания «Пира» и «Федра» у Платона вызревал уже и замысел «Государства», что возрастающий сообразно своей природе дух, как цветок, доставкой питательных соков и стойкостью сопротивления всевозможным ветрам все еще обязан самому нижнему колену стебля, и потому мы имеем право рассматривать эти произведения в одном ряду. Пробивающийся росток духовного царства корнями уходит в «Пир», и в «Государстве» с его плодами — законами он может лишь исподволь набухать, но еще не развертывается в полную силу; ведь Платоновы диалоги подобны растениям, неудержимо прорастающим во все времена, вечно цветущим и вечно плодоносящим, и потому следует понимать, что на осенних ветвях «Политии», среди ее спелых плодов, не может заняться нежное цветение «Пира». Но если кому захочется благоговейно охватить Платонов гештальт в целом, он может, пройдя через весь сад, почувствовать, как где-то в глубине ствола плодоносного древа глухо бурлит сила вечного весеннего цветения, а значит, нам разрешена и упомянутая расширительная трактовка.
Основать царство и охватить его колебательными движениями общего духовного ритма — вот в чем заключается цель несения стражи; празднество и наблюдение идей суть лишь пути его обретения, цель же пути — деяние. Поэтому те, кто ищет в идеях только учение и логику мысли, ничего не знают о подлинном свершении культа и видят в философах «Политии» всего лишь визионеров-мечтателей, когда на самом деле весь смысл там заключен в том, что гештальт, усматриваемый учениками в соответствии с заданной учителем мерой, в деятельной жизни обретает новое тело, что в по-разному раскручивающихся спиралях разных душ зарождается тем не менее нечто единое и что расходящиеся отсюда круги — хотя на периферии, где собирается третье сословие, народ, они становятся все более размытыми — распространяют одинаковое умонастроение и жест по всему царству. Если идеи в культе эроса не просто притягивают внимание, а будят творческое стремление к порождению нового, если логический источник гипотетической идеи превращается в творческое и деятельное начало культа, то можно уже не заботиться, что кто-то станет прозябать в бездеятельном созерцании. О Кантовых основоположениях говорят, что они «породили целую реальность», но и с этой реальностью они все равно остались в плену у никак не связанной с действительностью схемы; нам же, как мы считаем, удалось показать, что благодаря эросу и уплотнению гипотетической идеи в способный к порождению культовый гештальт простой логический порядок обрастает плотью и превращается в своего рода семявыносящий канал, а форма мысли — в ее образ. Ибо конечной задачей философа является пластическое формирование народа, и усмотрение, сокровенное обретение образа, только предшествует ей:
Я думаю, разрабатывая этот набросок, они пристально будут вглядываться в две вещи: в то, что по природе справедливо, прекрасно, рассудительно и так далее, и в то, каково же все это в людях. Смешивая и сочетая навыки людей, они создадут образ человека, определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством, присущим людям.[267]
И подобно тому как усмотрение идей должно лишь прояснить и обострить зрение для рассмотрения вещей, боговидение должно побуждать властителей не замыкаться удовлетворенно в собственном, вечно одном и том же кругу, а порождать такие же круги и далее.
— Раз мы основатели государства, нашим делом будет заставлять лучшие натуры учиться тому познанию, которое мы раньше назвали самым высоким, то есть умению видеть благо и совершать к нему восхождение; но когда, высоко поднявшись, они в достаточной мере его узрят, мы не позволим им того, что в наше время им разрешается.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься снова к тем узникам, и они должны будут разделить с ними труды их и почести.[268]
А тем, кто никак не может оставить упреки в том, будто община философов оторвана от «жизни и дел государства», возможно, поможет косвенное напоминание о том, что в «Пире» деяния Ликурга, не раз «спасавшие Грецию», ставятся выше, чем дела поэтов и мыслителей, а также — если оставить в стороне три поездки на Сицилию, как внешние по отношению к Платоновым творениям, — слова самого учителя о том, что обладатели голого знания, которые «неохотно занимаются делами» и «полагают, что могут жить на блаженных островах», столь же мало годятся для господства, что и полные невежды.
