Платина и шоколад - [26]

Грязная. Грязь.

— Моя семья любит меня, — голос у неё надсадно хрипел. Это выдавало её с головой, и, кажется, Малфой понял. Потому что у него зажглись глаза. — И не имеет значения, какая у них кровь.

— И это я ребёнок, Грейнджер? Твои аргументы — просто бессвязное мямленье.

— Нет!

— Моя семья любит меня, — перекривлял он, и скрипнул зубами, встретив на себе недоумённый взгляд. — Такой бред. Несусветный бред, Грейнджер. Ты сама не понимаешь.

Она не понимала другого — зачем ему подходить так близко? Это так сильно коробило. Мешало нормально дышать и соображать, оставляя только ощущение его запаха и собственной разбуженной злости.

— Не моя вина, Малфой, что ты не можешь похвастать тем же.

Его сердце оборвалось.

— Что ты сказала?

— Тебя же просто некому любить. Это лишний раз доказывает то, как ты ведёшь себя. — Он смотрел на неё. Будто не верил, будто до него доходило очень медленно. — Это же не ты.

— Что за хреновы попытки вскрыть мою голову? — прошипели его губы, взгляд оставался холодным и напряжённым.

— Это не попытки. И ты не виноват в том, — она сглотнула, — что отец никогда не…

Прежде, чем она успела закончить фразу, он саданул ладонью по стене. Грейнджер моргнула, но продолжала сверлить его взглядом. Глаза пекло, но отвернуться сейчас она не могла.

— Не смей говорить ничего подобного своим грязным ртом!

— Вот откуда эта злость, да? — прошептала, скользя взглядом, мутным от тяжёлых слёз, по бледному лицу так хорошо выделяющемуся в темноте. — Ты просто завидуешь.

Его взгляд дрожал. Он весь дрожал.

— Грейнджер, — угрожающе прошипел он. — Это не так, поняла?

К тихой настойчивости добавился маленький и колкий страх.

— Скажи, что не мечтал бы променять свою… кровь на отца и мать, которые любили бы тебя и…

— Я сказал — заткнись!!!

Пусть эта тупая шлюха заткнётся. Просто потому, что она не понимает, что несёт. А она только жмёт губы и снова сглатывает, от чего тонкая шея напрягается.

— Я бы хотел, чтобы ты сдохла, — снова произнёс он. — Ты и твоя кровь. Исчезли.

Молчи, Гермиона. Лучше молчи сейчас.

И она молчала, чувствуя, как жалость и злость к этому человеку, застывшему так рядом с ней, накрывает с головой. У него не было семьи. Не сейчас, когда отца казнили, а мать почти сошла с ума. У него не было семьи никогда, и из самого Драко изо всех сил пытались сделать то же самое.

То же напыщенное ничего.

И сделали.

— Но ты не можешь ничего, — она подняла глаза, моля Мерлина, чтобы в них не блеснули слезы. Голос почти не дрожал. — Твоих пешек здесь нет.

— Ты не знаешь, что я могу, Грейнджер. И не советую испытывать судьбу, — он резко оттолкнулся от стены, встретившись с Гермионой глазами. Сделал шаг назад, глядя на неё так, будто она действительно была насекомым. Огромным, жирным жуком посреди накрытого стола. — Одна семья грязнокровок уже пропала. Я уверен, и тебе ждать осталось недолго.

Сердце ударило в груди очень сильно, а он отвернулся. Просто отвернулся, поворачиваясь к ней спиной, собираясь продолжить патрулирование. Оставить Гермиону у стены, с вылетающим сердцем и горящими внутренностями. И предательскими слезами, набегающими-таки на глаза.

Это было слишком.

— Ты ничем не лучше своего отца, Малфой! — отчаянный выкрик ударился о его спину. Гермиона застыла, когда поняла, что за слова сорвались с губ, однако возвращать их было поздно. Обида хлыстом стегала её по рёбрам.

Светлая кожа, кажется, приобрела ещё более пепельный оттенок, когда он развернулся и сделал его: шаг к ней.

Остановись. Пожалуйста, остановись.

— Я лучше его, — прорычал он сквозь зубы, застывая в нескольких сантиметрах от её лица, и от этого её снова накрыло.

Дождливое утро, шоколад. И если он не отодвинется, всё полетит к чертям.

Она почувствовала, что услышала то, что не полагалось услышать её ушам. Что-то, что выдралось из самой глубины холодной души Драко Малфоя. Что-то, во что он сам хотел верить.

— Чем? — произнесли её губы. Выдохом.

Она могла поклясться, что на этот раз добилась своего. Вывела его окончательно. Сейчас он размахнётся и ударит её. Однако происходило что-то совершенно другое.

— Я жив.

Она во все глаза смотрела Малфою в лицо, впитывая эмоции, что ожили в нём на какой-то миг.

Отчаяние. Надежда. Страх.

Чёрт возьми, это действительно был панический страх. И он был так чертовски близко к краю. Захотелось отдёрнуть Малфоя назад, чтобы он не упал в эту яму. И не задаваться вопросом — на кой чёрт это ей.

— Я жив, — снова выдохнул он ей в лицо, внезапно сжимая холодными пальцами её плечи.

Встряхивая так, будто она не понимала очевидного. Встряхивая вновь и вновь, и её голова запрокинулась, коснулась стены.

— Я, блять, жив!

От его задушенного крика стало вдруг тяжело дышать.

Его безумие накрыло её с головой. Его запах. Его руки. Его близость. Он прекратил трясти её, почти касаясь носом её носа. Он продолжал убивать её взглядом.

Боль от сжатых на плечах пальцев была практически ничем по сравнению с тем, что Гермиона видела в серых глазах, что заглядывали в неё. Непозволительно-глубоко. Просверливали в ней две сочные раны.

— Какого хера ты смотришь на меня вот так? — голос Малфоя был тихим и низким, слегка задушенным, будто он произнёс эту фразу мысленно. — Когда ты научишься затыкаться вовремя, твою мать?