Пластилиновое Прошлое - [4]

Я не знаю в мире ничего лучше одиночества.

Вы сомневаетесь?

Напрасно. Конечно, примеры из классики и жизни каких-то замечательных людей доказывают обратное. Но мы люди не замечательные и классическую литературу предпочитаем французскую. Что же остаётся? Снова и снова огорчаться.

Я всегда стремился к уединению. Стремился с какой-то обречённостью, будто суждено мне состариться, но так и не познать этого сладостного чувства. Мне казалось, тайны человеческого сознания, способности влияния на других людей откроются, лишь только пустота примет меня в свои объятья. И я отдавался этой пустоте, самоистязал желания общения и, в конце концов, высоко оценил первооснову тайного знания, оставшись практически без друзей и без чётко определённой цели – зачем мне всё это было надо?

С приближением вечера, как только я взялся за толстый роман, раздался первый телефонный звонок.

– Слушаю.

– Это я.

На другом конце провода сообщала о своём существовании Хрустальная, чем-то взволнованная.

Я молча ждал продолжения.

– Мне необходимо встретиться с тобой.

Я выдержал паузу.

– Сегодня придёшь?

Но ответом были короткие гудки.

Я снова посмотрел в окно, обнаружив собственное отражение.

Дождь.

3. Мизансцена.

Modus vivendi – образ жизни (лат.)

В тот вечер Хрустальная, увы, не появилась.

Обстоятельство менее всего удивившее меня.

Весна только-только начиналась, и на скорое тепло надеяться было бессмысленно.

Длинные драповые пальто преимущественно чёрного цвета ещё не сошли в кулуары кладовок, но всё чаще в толпе мелькали лёгкие кожаные куртки.

Армия дворников приступила к очередному рейду по очистке дворов от залепившей весь город первобытной грязи, а другая армия – бомжей и нищих – повылазила из подвалов и притонов погреться на солнышке.

Кто-то влачил жалкое существование, кто-то прожигал жизнь и чужие деньги за рулеточным столом. Но мало было места истинному творчеству, не тронутому тленом обескураживающей действительности, когда заметить и оценить нечто гениальное в миллионе бездарных лиц не представлялось возможным.

Я жил в ожидании. И моему ожиданию не придумали названия. Письма писались не часто, стихи сочинялись с пугающей регулярностью. Любовь не собиралась посещать меня в ближайшее время, телевидение политизировалось, а Президент болел.

Жизнь нельзя было назвать скучной, она просто текла своей чередой, омывая волнами повседневности всех и каждого в отдельности. Но весной, по настоящему, ещё не пахло.

4. Тени.

«Ga me connait» (Оно меня знает).

Безмолвие квартиры.

Глубокая тишина и… предчувствие присутствия в комнате ещё кого-то.

Смотрю в сторону двери.

Никого.

Время два часа дня. Читаю «Пленницу» Пруста. Иногда отрываясь от книги, смотрю на противоположную стену.

Мысль: дом покидают со смертью. Слова, содержащие в себе предостережение и угрозу; они запрещают предполагать своё недалёкое будущее.

Нехотя возвращаюсь к книге.

В дверь позвонили. Пришлось идти открывать.

На пороге стояла Хрустальная.

Скривив плотно сжатые губы в усмешке, она ждала приглашения. С зонта в опущенной руке ручейком стекала вода, образуя возле левого сапога небольшую лужицу.

Вздохнув, я проговорил:

–Ну, заходи.

И отступил, освобождая проход.

Хрустальная заканчивала третий курс педагогического института, но не собиралась посвятить жизнь воспитанию чужих детей. По её словам, цель эта не имела надёжной основы, способствующей созданию материально-обеспеченной жизни. Она считала, что выйти замуж за богатого и не обязательно молодого мужчину, определяет насущный смысл каждой нормальной женщины. В институт она поступила по совету отца, преподавателя городского музыкального училища, на исторический факультет, где и училась на отлично, и занятия посещала по личному усмотрению.

Внешне была очень красива. Высокая, светлые волосы, дорогая одежда. В апреле ей исполнился двадцать один год, и это нисколько её не смущало, жизнь только начиналась.

Деньги давал отец, или кто нибудь из знакомых мужчин, я всегда отказывал. Она не скрывала, что курит, а из марочных вин предпочитала «Мартини».

Хрустальная от случая к случаю приходила ко мне в гости, придумав для себя, что я странный, и тем самым интересен ей. И хотя я лично особого интереса к ней самой не испытывал, нередко мы занимались любовью. Пожалуй, она мне нравилась.

– Как дела, Хрустальная, – спросил я сидящую в кресле девушку, когда половина её сигареты была выкурена.

– Ничего особенного.

Тон был резок, словно я, а не она, нарушил привычный уклад течения жизни.

Она сильно затянулась и поискала глазами пепельницу. Не найдя ничего подходящего, она стряхнула пепел на пол.

– Что с тобой?

Она странно, оценивающе посмотрела на меня, и я заметил в её карих глазах удивление. Это было неожиданно, обычно я не замечал в Хрустальной определённо выраженной меланхолии. Наконец она произнесла:

– Помолчим немного, хорошо?

Я пожал плечами и сказал «хорошо».

Она курила, я следил, как уменьшается сигарета.

Пролетели десять минут.

Докурив сигарету, вторую по счёту, она положила фильтр на ручку кресла, столкнув первый экземпляр, и сказала:

– Со мной что-то происходит. Мне плохо.

– Праздники ? – пошутил я.