Письмо самому себе - [8]

На острове малом читал Иоанн.

ПРЕБЫВАЮЩИЙ

1

Когда гудело и хлестало шквалом,

И озеро, внезапно озверев,

О плоский берег билось в исступленьи,

И голос грома говорил,

Другие дети прятались под лодки:

Не очень страшно, но смотреть

Нехорошо и неприятно.

А он стоял,смотрел на тучи,

Ползущие упорно серым,

Косматым пологом по небу,

И слушал ветер,влажный плеск,

И мерное дыхание грозы,

И Божьей красоте дивился.

Сам был как девушка.

Но в бурю парус

Умел поставить крепкою рукою,

А если парень дюжий,

Задира и буян, его толкал на ловле, –

Смотрел тому в глаза, молчал, –

И уходил задира прочь,

И, уходя, ворчал: «Сын громов…»

2

Когда подрос, ходил кИоканану

Иоканан был:«нет». Но где же было «да»?

Железный Рим давил народы,

Топтал, как гроздья виноградарь.

Точилогнева исполнялось кровью.

Закон Единого был старым свитком

В ларце убогой синагоги.

И брат, и Симон, и Андрей

Качали головами «Плохо…»

Иоканан грозил, но не было исхода.

Был мир прекрасен.

Иоканан был страшен — гласом льва,

В пустыне вопиющего. Однажды

В толпе он указал:

«По мне Сей больший: недостоин

Ремня Его сандалий развязать».

И вот пошли с Андреем, и внимали.

Когда ушли, был час десятый, –

Но Симону о всем

Поведали еще в тот самый вечер.

3

До встречи было: мир и Бог.

Один из них прекрасен, но ужасен.

Но тайну Бога объяснило слово,

И это Слово стало плотью

И даровало мир свой Иоанну.

Но Кифа-Камень возгорелся

Ревнивой, неумелою любовью.

Его светильник колебался ветром,

И стлался по земле, и паки

Перед Учителем сиял.

А Иоанн светился ровным светом.

Которому у нас подобий нет.

И Кифа ревновал. Сказал Учитель:

«Что в том тебе? Пусть он пребудет.

А ты ко Мне иди». И было так.

4

И вот прошли десятилетья;

Предания, как плевелы, росли.

Но вот свидетель верный пребывает:

Он истину о Слове возвестит.

И он нашел слова. И с неба

Не гром ли подсказал ему

Начальное: «В начале было Слово…»

И кто на Патмосе, пребывши с нами,

В грозе и буре слышал гласы

И ангела, который клялся,

Что времени не будет боле,

И нас, безумных, остерег, да слышим?

5

Для нас, невоскрешенных, страшен

Уход во тьму, дыханье тленья.

И разрывает сердце скорбь,

Когда любимых полагаем в саван.

И тоже Иоанном звали

Того, кто здесь оплакал с нами

Ушедших в страшные врата

И скорбь одел в рыданья панихиды.

И не был ли Пребывший с Дамаскином?

А в наши дни, когда мы ожидаем

Суда за нами совершенное всем миром,

То разве Пребывающий оставит,

Безумных, нас и гласа не подаст?

СВЕТЛОЯР

Б. А. Филиппову

Оно затоптано, место.

А место это – душа:

Идут и идут без присеста.

Шагами понуро шурша.

Душа – проходная дорога:

Крапива и пыльный бурьян, –

Идет и уводит из лога

В благое молчанье полян.

Там к древним и черным елям

Приникни больной головой.

Моли их о смысле, о цели,

Об отчей руке над тобой.

Молчат. Но на дымном рассвете

Над озером зыблется пар.

И вдруг ты расслышишь –ответил

Тебе из глубин Светлояр.

* * *

Вы – соль земли.

Матфея 5.13

Соленый вкус у слез и крови.

Присевши у чужих ступеней.

Вы горестно подъяли брови,

Как бы в застывшем изумленьи.

Но радуйтесь! На искупленье

Остались считанные годы.

Уже вот ангелы народов

Ведут молву про истребление.

– А если соль не осолится,

Бросают вон, в огонь и воду…

Слезам и крови надо литься:

То соль земли. Завет свободы.

* * *

…Уже и секира при корне дерев лежит…

Луки 3.9

Усталый человек присел

На круглом одноногом стуле

И что-то ест. И синь, и бел

Бездушный, ровный свет. В кастрюле

Уныло булькает еда

Для всех таких, как он, усталых.

Он съест, заплатит и тогда

Уйдет и станет небывалым.

Он, может быть, пойдет домой,

А может быть, пойдет зарежет

С такой же самой пустотой

В глазах прокуренных, несвежих.

Пойдем за ним. Умножась, он

Течет по улице, безликий.

Мигает огненный неон.

Бросая радостные блики.

И ты прочтешь звериный страх

В пустых зрачках чужого мира.

При корне древа в теплый прах

Уже положена секира.

ТРАВА

Было место болотное пусто;

Понастроили тесно и густо,

Позабыли за блеском витрин

Про холодные корни травин.

Высоки освещенные окна,

А трава-то пускает волокна,

Под железом мостов шелестит,

Серо-сизые бритвы растит.

Точно шкура остистая зверя,

Ни годов, ни столетий не меря,

Облегла, притаилась и ждет:

Знает, время когда-то придет.

А трава-то, она ведь травища.

А жилье-то людское ей – в пищу.

Из каких еще надо вам уст:

Се, оставится дом сей вам пуст?

* * *

Все святые говорили по-русски

Н.В. Гоголь. «Женитьба»

И острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений.

А. Блок. «Скифы»

В Тригорском ветреник великий

Писал стихи – ронял страницы,

Не мудрствуя лукаво, – а теперь

Мы рады, если по складам

Читаем тайну этой легкой мысли.

Я в Лувре был. Гиганты Возрожденья

Михайло Ангел и львокрепкий бородач из Винчи

Творили красками и углем чудо:

На плоском углубляли мир,

Лепили тело в воздухе пространном.

Но было пусто и прекрасно в этом мире.

А паренек кудрявый, остроглазый

Загнул такой звериной, человечьей мукой

Вспотевшим бурлакам больные шеи.

А воздух – воздух был ему не нужен.

А как забыть Смирнова: на эстраду

Димитрий Алексеич выходил.

Совсем не романтичный, располневший.

Приятно улыбался, щурил по-котевьи глазки

И серебром чеканным рассыпался.

Но только в серебре фиоритуры

Взаправду Фауст бесталанный умирал

И за твое хватался сердце, умирая.

И много их, простых и немудрящих,