Никогда так не было зелено
На дворе весной от травы,
И над серым забором расстелено
Столько пламенной синевы.
Тоже сумерки помню осенние,
А в канаве рыжела вода, –
И блаженное оцепенение
Оттого, что светит звезда.
Вы, конечно, сами припомните:
Если с дачи вернуться домой,
То совсем по-особому в комнате
Пахло после ремонта сосной.
И такое простое, обычное
Было ярким, как сон наяву.
Это было как чудо привычное:
Я всё вижу, всё слышу – живу.
Теперь не то: скользит по глазу,
По уху и по коже мир,
Но не проходит внутрь. Теперь ни разу
Не осеняет этот мир,
С которым ощущал я краски
И звуки голою душой:
Как будто на лице повязка
С тех пор, как вырос я большой…
…Я думаю, что я решил задачу:
Я отыскал самонужнейшее,
Существенное, важное для жизни –
И пусть не для других.
А только для себя, поэта:
Жить, чувствовать, что ты живешь,
Не отвлекаясь посторонним:
Жизнью.
1940
В эту душную ночь умирали
От бездождья цветы на лугах.
Колыхал распростертые дали,
Полыхая зарницами, Страх.
Из людей я один был на страже.
Не окованный мертвенным сном.
Было слышно: молчание вяжет
Паутиною липкою дом.
Мне открылось: отчаянья тени
Черным дымом но мраке углов
Мне мешают сойти по ступеням
И расслышать приглушенный зов.
Точно кровь, истекали минуты.
В темноте задыхалась земля,
Я откинул отчаянья путы,
Я решился и вышел в поля.
На полях, неживых и бесплодных,
Замирая, к земле я прильнул:
Мне ответил глубинный и водный,
Вдалеке нарастающий гул.
Мы, точно травы при дороге,
Бессильно полегли во прах.
Но только б жить!.. И нас, убогих,
Повел вперед звериный страх.
Чернела ночь. Ни зги. Ни крова.
Мы ощупью во тьме брели:
Рабы, влачившие оковы
В пыли истоптанной земли.
Неправый судия судил
И веселился о мученьях.
А если петел нам гласил, –
То знаменуя отреченья.
Еще не свет, но призрак света
Сереет по полям пустым.
И ветер ночи без ответа
Взывая, шевелит кусты.
И тишина для спящих духом
Еще, как ночью, глубока.
Но слушай обостренным слухом,
Как на коленях облака,
Привстав по краю небосвода,
Друг другу тихо говорят:
«Молите Бога – да сгорят
Достойные в огне восхода…»
Вечером звонили ко всенощной.
Пели колокола хвалу.
Попик старенький, немощный
Служить побрел по селу.
Сторож шептал озабоченно:
«Панихидку, отец Игнат,
Отслужить вас просили оченно
Каких-то двое солдат.
Струсил я виду военного:
Надругаться пришли. Да ничуть:
Николая, раба убиенного,
Заказали они помянуть…»
Были ризы темно-лиловые.
Полз тихонько шепот старух.
Да от ладана шел елового
Горьковатый смолистый дух.
Стояли в церкви заброшенной
Каких-то двое солдат,
Попик голодный, взъерошенный
Кадил возле царских врат.
А когда он прибрал Евангелье
И престол пеленой покрыл,
Темный купол два Божьих ангела
Осветили взмахами крыл.
Титан, мятежный дух, зарница
Того, что знаньем мы зовем…
Не ты ли тот, кого потом
Израиль в страхе звал Денницей?..
Был дик и жалок человек:
Он грыз сырые кости жадно,
Следил несмысленно и стадно
Светил необъяснимый бег.
Он был как зверь. Но были боги.
Была отрадна жизнь богов.
Олимпа трудные отроги
Скрывала пена облаков.
Был Зевс ревнив: воздвиг на страже
Провал, и пропасть, и закон –
Да смертный не помыслит даже,
Что может быть как боги он.
Но был огонь похищен с неба
И тайно человеку дан.
На сонмище в день оный не был
Лишь он, нахмуренный титан:
«Я свет принес и вам, и многим –
Запретный, мысленный эфир.
Смотрите, как яснеет мир:
Отныне будете как боги…»
Титан к скале прикован. Тщетно
Пробитой дланью цепи рвет
И мох терзает безответный.
Внизу стогласый Понт ревет
И, воздымая мерно руки,
Рыдает хор Океанид.
И ветер множит плача звуки
И солью слез глаза слепит.
«О брат, смирись!..» «Мой враг не вечен!»
«Проси пощады!…» «Знаю: срок
Зевесу Мойрою отмечен.
Древней титаны: ведом рок
Титанам лучше, чем Крониду…»
Но блеск и грохот. Страшен гнев
Отца богов. Рассвирепев,
Скалу он вержет в тьмы Аида.
«Клянусь я Стиксом: коршун Ночи
Уснувший Тартар возмутит,
И над тобою заклекочет,
И клюв копьем в твой бок вонзит…
Так будь, пока в Аид не снидет
Своею волею другой…»
………………………………………………
Титан! Ты помнишь, как в Аиде
Он шел пронзенною стопой?
Когда потемнеет, выходят они.
Сначала увидишь ты только огни,
Но после, всмотрясь, очертания тел,
И дланей, и крыл, и нацеленных стрел.
В морозную ночь Скорпиона изгиб
Ползет, и как будто бы шорох и скрип
Суставчатых ног и сухой чешуи
Расслышат сторожкие уши твои.
А в книгах старинных, где желты листы,
Найдешь ты всё тех же Небесных черты:
Охотник наотмашь заносит копье,
И гладкая Гидра свернулась и пьет.
Их жизнь высока. Как священный обряд,
На запад свой путь совершает их ряд.
Не вечны, но длительны. Божьи рабы,
Они отмеряют теченья судьбы.
И наш соучастник в грядущих скорбях,
У самого моря в закатных кровях,
И ночью их книгу сквозь звездный туман
