Песня Рахеро и другие баллады - [20]

Через годы Хуаури стала вновь дитя носить.

И опять неймётся ей – хочет сладеньких корней[152], –

И желанье не проходит долгий срок тяжёлых дней.

Всё бы это ничего, только нет ни одного,

Не сезон сейчас корням тем, где ж копать, коль нет его.

Хуаури не унять, стала мужа доставать,

Мол, достань ты мне вкусняшек, и чихать, что негде взять.

А как он её любил, так весь выбился из сил,

Ископал уж полдолины, в горный лес искать ходил.

Там увидел он старух среди джунглей горных… двух,

Стал расспрашивать о корне, распознав в них ведьмин дух.

Ведьмы сели к нему в ряд и с ухмылкой говорят:

«Знаем место, где тот корень будет лучше всех наград».

Точно место указав, вплоть до камешка назвав,

Враз Рехиа проводили, лишь удачи пожелав.

Быстро место то сыскал, ни минуты не плутал,

Стал копать Рехиа ловко прям под камнем, возле скал.

Корень отыскался там, хоть не верилось глазам,

Редкий, крупный, очень сочный, прямо – корень всем корням.

«Вот и думай, чего ждать! Может, глубже покопать?

Вдруг их тут месторожденье, то-то будет благодать…» –

Так подумал наш герой (был он простоват порой)

И стал ниже углубляться, выгребая грунт горой.

Только не подозревал, что то место, где копал,

Было дочери могилой, корнем труп её лежал.

И совсем не знал глупец, что копал себе конец,

Видно, был под наважденьем силы ведьминых словец.

Ведь те ведьмы из лесов были из его врагов,

Им доверился напрасно и теперь – средь дураков.

Между тем над ним обвал: камень накреняться стал

И Рехиа там прихлопнул (видно, кто-то помогал).

Хуаури не спала, мужа из лесов ждала.

Вдруг ей сердце защемило, и душа вдруг замерла.

Хоть она и на сносях, но сидеть не дал ей страх,

Наспех собрала пожитки, схорониться чтоб в лесах.

Только до кустов дошла, вражья банда подошла,

И упало сердце в пятки, – всё мгновенно поняла…

Тут она давай бежать, чтобы жизнь свою спасать,

Только вот, видать, от стресса, припекло её рожать.

Мальчик был в кустах рождён, недоношен и синён,

Как на грех, за ней погоня, – гонят, как свинью в загон.

И в корзинке малыша (чуть живой, едва дышал)

Мать повесила на древо от охотников спеша.

И пока бежала прочь, из всех сил скрываясь в ночь,

Таароа всё молила, чтоб ребёночку помочь:

«Ты, Создатель всех миров, ты не будь со мной суров

И спаси моего сына, пусть он будет жив, здоров!»

Божью волю не понять. Смысла нету объяснять,

Почему вдруг Таароа вдруг решил молитве внять.

Вот уже к дитя летят феи, эльфы – все подряд, –

Сняли с дерева корзину, к богу принесли назад.

Был ребёнок очень плох, знал, что делать, только бог,

Поместил его он в тыкву до поры, как будет срок.

И, когда настал тот час, чтоб родиться второй раз,

Проломил ребёнок тыкву, подал жизни громкий глас.

Таароа был без дел, он ребёнка оглядел,

Сотворил ему повязку и в неё его одел.

Он назвал мальчонку Пай. Чтобы скрыть от него рай[153],

Ему выделил жилплощадь, проще говоря, – сарай.

Там малыш на ноги встал, все уменья получал,

Таароа его лично меж делами обучал.

Пай ведь человеком был, и ему бог говорил:

«Ты сиди в сарае смирно, чтоб наружу не ходил!»

Но однажды тот наказ позабыл пацан на раз,

Молодёжь, она такая: ей наказы не указ.

Как-то утром, на заре, в мае или ноябре

(У богов смартфонов нету, – не понять, что на дворе),

Его голод разбудил, болью весь живот сводил,

И настолько есть хотелось, что терпеть уж нету сил.

А сарай тот, знаем мы, был совсем не для зимы,

В стенах щели у строенья – вентилировать умы.

Мальчик – к щёлке припадать: может, есть чего достать,

Хоть букашку, хоть травинку перед завтраком сожрать.

Видит Пай: растёт банан (или это был платан,

А быть может, фэи были, – слаб в ботанике пацан).

Через щель он плод сорвал, в рот поспешно запихал,

Думает: «Ого, как вкусно, я такого не едал!»

И с тех пор он в том саду регулярно ел еду,

А еда была священной, – ГМО, видать, в ходу.

Через щель не доставал, лаз в сарае проломал,

Все он фрукты там покушал и корней себе копал.

И всё длилось так, пока человечья ДНК

В Пае вдруг не изменилась, став божественной слегка.

Хоть снаружи не видать, в нём внутри развилась стать,

Стал он ловким, сильным, быстрым, мог свинью в лесу поймать.

И в конце концов, когда кончилась вообще еда,

Он расстроился, конечно, Таароа звал тогда:

«Ты приди скорей, отец! Принеси еды ларец,

А не то – сыночек Пай твой окочурится вконец!»

Таароа прилетел, смотрит: весь его удел

Без припасов и без дичи, – в общем, полный беспредел.

И давай тут бог кричать: «Я ж велел не вылезать!

Ты же все сады разграбил, Робин-Бобин, твою мать!»

И в порыве рассказал, как его к себе забрал,

И про мать его земную, и отец как умирал.

От того, что слышал он, Пай духовно был сражён,

Ошарашен радикально и предельно удивлён.

Таароа он просил, чтоб назад его пустил

Возвратиться в мир подлунный, чтоб он там меж смертных жил.

Бог на этакий запрос отвечает: «Не вопрос!» –

Взял его и моментально в мир людей он перенёс.

Пай увидел там волну, неба синь и глубину,

Зелень пальм и гор вершины, в общем – всю свою страну.

Мир ему казался мил. И настолько рад он был,

Что в родном своем мараэ благодарственно молил.

Он сыскал, где мать жила. Та, конечно, не ждала,

И, когда пришёл он к дому, чуть совсем не обмерла.

Но, признав сыночка вдруг, радостью сменив испуг,