Песни славянских народов - [4]

Ни один и поглядеть не хочет.

Тут зазор и срам она забыла,

Господину своему взмолилась:

«Не давай ты, господин мой добрый,

Городить меня под башню в город,

Но поди ты к матушке родимой,

У неё добра в дому найдется,

Пусть раба или рабыню купит:

Заложите их под башню в камень!»

Так молила да не умолила –

И когда увидела бедняга,

Что мольба ей больше не поможет,

Зодчему тогда она взмолилась:

«Побратим ты, побратим мой зодчий,

Проруби моим грудям окошко,

Белые сосцы наружу выставь:

Как придет сюда мой сокол Ваня,

Пососёт он материнской груди!»

Как сестру, ее послушал зодчий,

Прорубил её грудям окошко

И сосцы ей выставил наружу,

Чтобы мог, придя, её Ванюша

Покормиться материнской грудью.

Снова зодчему она взмолилась:

«Побратим ты, побратим мои зодчий!

Проруби моим очам окошко,

Чтоб глядеть мне на высокий терем,

Коли Ваню понесут оттуда

И назад с ним к терему вернутся.»

И опять ее послушал зодчий:

Прорубил её очам окошко,

Чтоб глядеть на терем ей высокий,

Как оттуда понесут к ней Ваню

И назад с ним к терему вернутся.

Так ее загородили в город;

Всякий день носили к ней Ванюшу;

Восемь дней она его кормила,

На девятый потеряла голос,

Но кормила Ваню и опосле:

Целый год его туда носили.

И поныне у людей в помине,

Что бежит и будто тихо каплет

Ради чуда молоко оттуда,

И приходят жоны молодые

Грудью той лечить сосцы сухие.

Банович Страхинья

Жил да был Страхинья Банович[1],

Был он баном маленького банства,

Маленького банства край Косова.

Не бывало сокола такого!

Подымается он рано утром,

Созывает слуг и домочадцев:

«Верные вы слуги-домочадцы!

Оседлайте мне коня лихого,

Что ни лучшую достаньте сбрую

И подпруги крепче подтяните:

Я сбираюсь, дети, в путь-дорогу,

Не надолго покидаю банство,

еду, дети, в город бел Крушевец,

К дорогому тестю Юг-Богдану

И к его Юговичам любезным:

Хочется мне с ними повидаться!»

Побежали слуги-домочадцы

И коня для бана оседлали.

Он выходит, надевает чоху[2],

Надевает чоху алой шерсти,

Что светлее сёребра и злата,

Что яснее месяца и солнца,

Надевает диву и кадиву;

Изукрасился наш ясный сокол,

На коня садится на лихого –

Как махнул и прилетел в Крушевец,

Где недавно царство основалось.

Юг-Богдан встречать его выходит,

С девятью своими сыновьями,

С девятью своими соколами,

Обижают и цалуют бана;

Конюхи коня его примают;

Сам идет он с Юг-Богданом в терем,

В терему они за стол садятся

И господские заводят речи.

Прибежали слуги и служанки,

Гостя подчуют, вино подносят;

Господа уселись но порядку:

Выше всех, в челе, на первом месте,

Юг-Богдан, домовладыка старый,

Страхинь-бан ему по праву руку,

А потом Юговичи и гости;

Кто моложе, подчивал старейших;

Больше всех Юговичи служили,

Друг за дружкой угощая батьку,

Старого, седого Юг-Богдана

И гостей хлеб-солью обносили,

Особливо зятя Страхинь-бана;

А слуга ходил с вином и водкой,

Наливал он золотую чарку,

В чарке было девять полных литров;

А потом, брат, подали и сласти,

Угощенья, сахарны варенья,

Ну, как знаешь, на пирушке царской!

Загостился бан у Юг-Богдана,

Загостился там, запропастился,

И не хочет уж оттуда ехать.

Все, что с ним в Крушевце пировали,

Надоели старому Богдану,

Говоря и вечером и утром:

«Государь наш, Юг-Богдан могучий!

Шелкову тебе цалуем полу

И твою десную белу руку –

Окажи ты милость нам и ласку,

Потрудися, приведи к нам зятя,

Дорогого бана Страхинь-бана,

Приведи его под наши кровли,

Чтоб его почествовать нам пиром.»

И Богдан водил к ним Страхинь-бана.

Так живут они и поживают,

И не малое проходит время;

Страхинь-бан у Юга загостился;

Но стряслась беда над головою:

Раз поутру, только встало солнце,

Шасть письмо к Страхиньичу из Банства,

От его от матери любезной.

Как раскрыл его и, на колено

Положивши, про себя читает;

Вот оно что бану говорило,

Вот как мать кляла его, журила:

«Где ты, сын мой, празднуешь, пируешь?

На беду вино ты пьёшь в Крушевце,

На беду у тестя загостился!

Прочитай теперь – и все узнаешь:

Из Едрена[3] царь пришол турецкий,

Захватил он все Косово поле,

Визирей навел и сераскиров,

А они с собой проклятых беев,

Всю турецкую собрали силу,

Все Косово поле обступили,

Обхватили обе наши речки,

Обхватили Лабу и Ситницу,

Заперли кругом Косово поле.

Говорят, рассказывают люди:

Вишь от Мрамора до Явора-Сухого,

А от Явора, сын, до Сазлии,

От Сазлии на Мост на Железный

А от Моста, сын, до Звечана,

От Звечана, сын, до Чечана,

От Чечана, до планин[4] высоких

Разлеглося вражеское войско

И невесть что окаянной силы.

Говорят, у самого султана,

Двести тысяч молодцов отборных,

Что имеют за собой именья,

Что на царском проживают коште

И на царских ко́нях разъезжают;

Вишь, оружия не носят много,

А всего на них вооруженья –

Ятаган у пояса да сабля.

У турецкого царя-султана

Есть другое войско – янычары,

Что содержат при султане стражу;

Янычар тех также двести тысяч.

Есть и третья сила у турчина,

Третья сила – Тука и Манчука:

В трубы трубит, колет всех и рубит.

Всякия, сын, силы есть у турка;

А еще, сын, у турчина сила:

Самовольный турок Влах-Алия,

Что не слушает царя-султана,

А не только уж нашей и беев:

С их войсками, с бо́рзыми конями,

Комары они ему да мухи.

Вот какой, сын, этот Влах-Алия!

Не хотел добром идти он прямо

На Косово со своим султаном,

А свернул доро́гою на лево,

И ударил он на наше байство,

Все пожог, расхитил и разграбил