Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [89]

— Подумаешь, Геркулес, — заявил он. — По мне, так во всех его затеях нет ничего особенного. Взять хотя бы эту историю про оленя с медными ногами, или про кабана в снегу, или про то, как он распугал птиц трещоткой. Ясно, ему все было нипочем; ведь как-никак он самому громовержцу приходился сыном.

Ну подумайте, опять я разболтался об этом человеке! Почему он не идет у меня из головы? Это смешно и глупо и даже, пожалуй, немного загадочно. Если верить в оккультные науки, то вполне можно приписать это навязчивой иронии судьбы, по воле которой то, что когда-то казалось таким незначительным, теперь понемногу мстит за себя. Если только верить. Пожалуйста, не вообразите, будто я и вправду верю. Конечно, я вспоминаю об Эли Портере только из-за Лии. К тому же я так давно знаю его, больше пятидесяти лет, а теперь мы с ним соседи, и я вижу его почти ежедневно.

Когда девочке исполнилось три года, Лия умерла от какой-то пустяковой, но запущенной болезни, и я был совершенно потрясен этой неожиданной утратой. Невозможно описать горе по памяти — ведь это было так давно; знаю только, что отчаяние, словно удав, сжимало меня в своих тисках. Я не решился присутствовать на похоронах из страха обнаружить свои чувства перед несчастным вдовцом. К моей искренней скорби примешивалось еще сознание полного крушения надежд, ведь в глубине души я всегда смутно верил, что придет время, когда я смогу открыто заявить свои права на ребенка и Лия соединится со мной. Таково было наше молчаливое соглашение, не подписанное, не скрепленное клятвами и даже не обсуждаемое, так как Лия настолько привыкла к своему союзу с Эли, что единственная возможность осуществить это соглашение была связана с его смертью, а об этом нельзя было не только думать, но даже украдкой мечтать. Две другие дочери — Люси и Филида — в то время еще учились в школе, и Эли пришлось дать в газету объявление, что он ищет экономку для присмотра за детьми. Вот так и появилась в его доме эта женщина из Уэльса по имени Олуэн — фамилии не помню. Мне она не понравилась: хозяйничая, она тряслась над каждой копейкой, а детей держала в строгости; меня возмущало ее грубое обращение с моей маленькой Фрэнсис, но я не решался вмешиваться; ведь, в конце концов, она, безусловно, желала девочкам добра, хотя и была неласкова с ними, и нельзя отрицать, что при ней дети стали более послушными, были чисто и опрятно одеты и всегда сыты, пока Эли не вздумал жениться на ней. И тогда — увы! — деспотическая строгость новой миссис Портер очень быстро смягчилась, и девочки, в особенности Фрэнсис, оказались предоставленными самим себе. Воспользовавшись предлогом, что Фрэнсис приходится мне крестницей, я как можно тактичней попросил разрешения устроить девочку в пансион для детей благородных родителей, чтобы снять с Олуэн заботы по ее воспитанию. Но ни Олуэн, ни Эли не пожелали и слушать об этом. Они души не чаяли в Фрэнсис, а она в них. (Мое дитя, которое я не мог назвать своим, не вызвав скандала!) Снедаемый отцовской тревогой, а может быть, ревностью, я стал подумывать о том, чтобы похитить ее у них, но не представлял себе, как это осуществить, да к тому же Фрэнсис совсем не благоволила ко мне. Должен признаться, что, доведенный до отчаяния, которое я уже не мог скрыть, я решил бежать от них всех, сдал свой дом и уехал с твердым намерением никогда не возвращаться в эти места. Я отсутствовал лет семь или восемь, и за это время мы с Эли обменялись лишь двумя-тремя письмами, в которых сообщали друг другу всякие новости. Он ни разу не упомянул о детях, и поэтому, когда я однажды случайно заехал к ним, я был поражен тем, как выросли и изменились Люси и Филида, но изумлению моему не было предела, когда я увидел, каким прелестным цветком стала моя крошка, несмотря на грубое окружение, в котором она росла. Грациозная, застенчивая, с ясными глазами, скромная и привлекательная в обхождении, десятилетняя Фрэнсис обладала тем, что я мог определить только поэтически, как «нежное благоухание человеческой души». Что я хочу этим сказать? Какой смысл вкладывал я тогда в эти слова? Я уверен, что в то время только так и можно было охарактеризовать ее. А теперь? Да, ответить на это трудно. Я был в таком восторге от Фрэнсис, что решил немедленно возвратиться домой и снова поселиться рядом с Портерами, чтобы быть поближе к моей дочери и охранять ее, мою маленькую фею, мою заветную тайну, пусть даже моя отцовская гордость останется никому не известной. Сказано — сделано. Со дня смерти Лии прошло уже двадцать лет. Маятник времени качается взад и вперед и дарит нам то радость, то горе, За двадцать долгих, однообразных лет многое изменилось, а мы и не замечаем этого. Двадцать лет прошло, а я все еще здесь. Уехала Фрэнсис, уехали обе старшие девочки, каждая из них ушла своим путем, и мы с Эли остались одни.

Я вернулся с единственным желанием — завоевать привязанность Фрэнсис, клянусь, ничего другого я не хотел. У меня и в мыслях не было открывать свою тайну или посягать на честное имя семьи Портеров. Только Фрэнсис, только она одна занимала все мои мысли. Но, боже мой, это маленькое созданье питало ко мне неприязнь. Она боялась меня, словно я был страшной обезьяной, поразившей ее детское воображение. Без всякой видимой причины она избегала и чуждалась меня. Так же, как тогда, она избегала меня потом, избегает и сейчас! И эта враждебность проявлялась только по отношению ко мне. Я никак не мог побороть ее предубеждения; правда, когда она подросла, она, кажется, стала считать меня каким-то нелепым существом, над которым можно только смеяться. Сделавшись взрослой женщиной, она стала относиться ко мне иначе, и тогда, тогда мне суждено было узнать, что я ей неприятен! Такова моя жалкая участь! Есть страдания, которые невозможно описать, они слишком мучительны. Что происходит с вами, когда вас донимает зубная боль? Вы не можете говорить, а от мыслей боль тоже не проходит. Какой позор! Быть неприятным ей, своей дочери!