Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [88]

Одни лишь разговоры о том, что он мог бы ее ударить, хоть и говорилось все это в шутку, пробуждали во мне ненависть к Эли, однако Лие они, казалось, доставляли какое-то странное удовольствие, и она смеялась над моим возмущением, утверждая, что у него и в мыслях нет ничего подобного. Она вообще никогда на него не жаловалась, я не слышал от нее ни одного упрека, ни даже вздоха по его адресу, хотя он обращался с ней довольно бесцеремонно, забывая об элементарной деликатности.

— Если бог когда-нибудь пришлет ко мне ангела, — любил он говорить, — надеюсь, это будет особа женского пола.

В этих словах чувствовалась скабрезность, ставшая для него характерной, хотя я должен признать, что никаких других оснований подозревать его в предосудительном поведении он не давал. Лия всегда уверяла, что я ошибаюсь в нем, что я вообще его не понимаю. Для меня же умение одного человека понять другого я степень этого понимания всегда были непостижимой тайной.

Не прошло и года после смерти моей бедной Лии, как Эли женился на довольно вульгарной женщине из Уэльса, с которой он наслаждался радостями брачной жизни около десяти лет, а затем снова остался вдовцом. Могу поклясться, что вторую жену он любил куда больше, чем первую.

Однако я снова забегаю вперед в моем рассказе о себе, о Лии, о ее младшей дочери Фрэнсис; Эли Портер опять вторгается в мои воспоминания и нарушает замысел, созревший у меня в голове. В то время он меня не интересовал, я о нем и не думал, для меня существовала одна Лия, которую я любил. Пока она жила среди нас, я слепо и беззаветно поклонялся ей, а она всегда оставалась спокойной, дружелюбной, благоразумной и, мило улыбаясь, подшучивала надо мной, охлаждая мое поэтическое обожание. До чего же оно было нелепо, как я теперь погляжу! А после ее смерти я продолжал любить нечто, представлявшееся мне ею, хотя ее самой, конечно, уже не существовало. Что же это было такое, столь упорно продолжавшее жить? И что сталось с моим впустую растраченным чувством? Но полно, действительно ли оно было растрачено впустую? Быть может, какие-нибудь незримые пчелы собрали его и будут хранить в вечном, никогда не иссякающем улье? Та, кого я люблю, умерла, а образ, который я бережно носил в своем сердце, был явно лишь моим собственным романтическим вымыслом, проявлением моего эгоизма, а совсем не ею, — ведь ее уже не было в живых. Однако если это все, что осталось, то что же было прежде? Неужели буйное цветение любви только самообман? Неужели самообманом была и моя любовь?

Возможно, все возможно, и все же… ради этого чувства я готов был пожертвовать жизнью. Да полно, так ли это? Одно я знаю твердо: Фрэнсис — моя дочь, наша дочь, а не Эли Портера, о чем он не догадывается и никогда не узнает. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Поздно казнить себя из-за события, которое произошло четверть века назад; я не стану надевать на себя власяницу или посыпать голову пеплом раскаяния, хотя бы потому, что я никогда в этом не раскаивался. Никому не дано увидеть собственный призрак, хотя каждого преследует какая-нибудь мрачная тень, какая-то тайна, о которой он молчит, но которая гложет его всю жизнь, да, всю жизнь. Такая тайна есть и у меня. И все же, когда я обращаю свой взор к зеркалу, я вижу только слабого, стареющего человека, которому не дано увидеть свой призрак. Быть может, впоследствии, если я и сохраню способность видеть, я не увижу даже этого, не увижу ничего, кроме вечной пустоты. А сейчас я не испытываю никаких сожалений, никаких угрызений совести и с огорчением вспоминаю только одно: появление ребенка отняло у меня любовь Лии. Не то чтобы она лишила меня своей привязанности, вовсе нет, но я отошел на задний план; всю нежность она перенесла на ребенка. Лия обожала девочку. Эли в ней души не чаял, а меня распирало от тайной гордости, — так она была прелестна. Фрэнсис была восхитительным ребенком, и первые годы я мог следить за игрой и проказами моей крошки, мог наблюдать, как она улыбается, прислушивался к ее лепету. Я покупал ей подарки, я готов был осыпать ее всевозможными сокровищами, если бы Лия постоянно не напоминала мне, что это может навести на подозрения. И, несмотря на все, девочка так и не привязалась ко мне, она не любила меня, ни разу не улыбнулась мне, хмурилась и надувалась в ответ на все мои нежности и явно предпочитала Эли. Я очень страдал от этого, так как простодушно считал, будто ребенок, любой ребенок, инстинктивно и неизбежно тянется к своему настоящему отцу, подобно ягненку, который безошибочно находит мать в огромном стаде. Но с моей дочерью так не случилось, и заставить ее любить меня, а не этого неотесанного человека, было выше моих сил. А ведь у Эли Портера не было образования, в том смысле, в каком понимает это слово любой культурный человек. И тогда я был уверен, что он мне не ровня. Я и сейчас уверен в этом, но мне редко выпадает случай показать свое превосходство. Иногда он высказывает неожиданные и смелые суждения о вещах, в которых я считал себя знатоком, а его невеждой. У него живой ум, хорошо подвешенный язык и поверхностные сведения обо всем понемногу; к тому же он умеет разобраться в любой машине, лечит животных, мастерит рамки для картин, разводит сады и может организовать концерт, а я в таких делах решительно ничего не смыслю. Как-то раз во время спора я попытался поразить его ссылкой на Геракла и его двенадцать подвигов.