Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [25]

— Послушайте, дорогой мой Тернер. Вы знаете, она обрадовалась, увидев меня, даже поцеловала сразу же, и мы пошли обедать, закатили пир горой и великолепно провели время. Она была прелестнее чем когда-либо, и мне казалось, что ее прежнее чувство ко мне вот-вот вернется, она была так… Ну ладно, бывают вещи, о которых не говорят, Тернер, но в ней не чувствовалось ни враждебности, ни обиды, и у нас все началось бы сызнова в тот же самый вечер. О милая, милая… Но потом! Я готов был броситься к ее ногам, но этого не сделаешь в кафе, где полно народу; я только мог, что дотрагиваться до ее рук, прекрасных рук, покоящихся на белой скатерти. Я все время спрашивал: «Ты прощаешь меня?», а она отвечала: «Мне нечего тебе прощать, дорогой, совершенно нечего». Какой возвышенный отзвук вызывали эти слова в моей душе, охваченной искренним раскаянием, — я был готов умереть.

«Но ты все еще не спросил меня, где я была, — воскликнула она весело, — чем занималась, ты, нелюбезный старый Питер! А ведь я побывала во Франции и в Швеции тоже, вот!»

Я был счастлив услышать это — она казалась такой отважной!

«Когда же?» — спросил я.

«Сразу же после того, как ушла от тебя», — ответила она.

«Ты хочешь сказать — когда я ушел?»

«А разве ушел ты?.. Ну да, конечно, так ты и должен был подумать… Ах, бедный Питер, какие грустные дни пришлось тебе пережить!»

Признаюсь, я был немного сбит с толку, но все еще пребывал в восторженных чувствах: посудите сами, Тернер, она опять безнадежно вскружила мне голову; я хотел исповедаться до конца во всех своих мерзостных поступках, исповедаться, чтобы получить отпущение. Я начал так:

«Разве ты не так уж была рада избавиться от меня?».

«Ну, — сказала она, — на первых порах я больше всего боялась, как бы ты не нашел меня и не стал добиваться примирения. Я не хотела этого, или мне казалось, что я не хотела».

«Именно это я и чувствовал! — воскликнул я — Но как бы я тебя нашел?»

«Ну, ты мог бы наводить справки и повсюду ездить за мной по пятам. Но теперь я обещаю — никогда больше я тебя не покину, Питер, дорогой, никогда, никогда!»

Мой бедный разум, Тернер, заметался во все стороны, как подстреленная птица.

«Ты говоришь, Фиби, это ты меня бросила?»

«А разве не так?»

«Но ведь это я ушел от тебя, — сказал я, — ушел из гостиницы; это было в тот ужасный день, когда мы так поссорились, и я не вернулся. Уехал в Америку. Я жил в Америке почти четыре года».

«Значит, ты говоришь, это ты меня бросил?» — вскричала Фиби.

«Конечно, — ответил я, — а разве не так?»

«Но ведь это именно то, что сделала я! Это я выбежала из гостиницы сразу же вслед за тобой и не вернулась туда, это я повсюду ездила с мыслью о том, как гнусно с тобой поступила, и стараясь представить, что ты думаешь обо всем этом и где находишься».

Я только и мог сказать:

«Великий боже, Фиби, я прожил четыре ужасных года — это были годы угрызений совести, печали, годы, полные тщетных усилий, ошибок, совершенно бесплодно прожитые, потерянные».

Она ответила:

«А для меня в конечном счете это были четыре года счастья, которое оказалось призрачным… Как же ты посмел сбежать от меня?! Это возмутительно!»

И в тот же миг, Тернер, она вновь превратилась в разъяренную фурию, и последние слова, которые я от нее услышал, были:

«Не смейте больше показываться мне на глаза, слышите? Никогда, никогда… Это все, конец!».

И вот как теперь обстоят дела. Грустно, не правда ли?

— Грустно! Ну что за болван! Когда это было?

— О, давным-давно, должно быть, около трех лет уже прошло с тех пор.

— Три года! Как это так! Вы должны повидаться с ней!

— Фу! Нет, нет, нет, Тернер. Боже меня упаси, нет, нет, ни в коем случае! — сказал старый коротышка Боллингтон.

Перевод Э. Урицкой

Дань и воздаяние

Жили в Брэддле два славных парня; оба работали на прядильной фабрике в Брэддле, ухаживали за одной и той же девушкой — тоже из Брэддла. Девушку звали Пэйшенс[15], была она бедная и хорошенькая. Один из них, Натан Риджент, носил суконные гетры поверх добротных башмаков, парень он был степенный и молчаливый, держался всегда с достоинством. Другой же, Тони Вассалл, был малый веселый и беспечный, но он-то и снискал расположение Пэйшенс и скоро уже носил его в своем сердце, на красивом своем лице и даже в жилетном кармане на кончике никелевой цепочки от часов, словом — всюду, где носит знак разделенной любви счастливый избранник. Оценить такую добродетель, как степенность, можно, как известно, только с годами, Тони же сумел тотчас разжечь настоящее нетерпение в нежном сердце Пэйшенс: конечно, может, молчание и золото, но это такая валюта, на которую в царстве ухаживания многого не купишь. Достоинство — не вера, оно не способно сдвинуть с места даже одну гору и трогает сердца разве что управляющих банками да епископов.

Короче говоря, Пэйшенс вышла замуж за Тони Вассалла, и Натан переключил внимание на иные предметы, в том числе на девицу, у которой было хоть и скромное, но кругленькое состояньице, и вскоре женился на нем.

Брэддл — это большой, вытянутый в длину холм, усеянный унылыми приземистыми домишками. На одном из его склонов берет начало речка, которая питает огромную и благодетельную для города фабрику. Не будь фабрики — это знает в Брэддле каждый, потому что каждый житель Брэддла на ней работает, — сердце Брэддла перестало бы биться. Тони по-прежнему работал на фабрике. То же, по-своему, делал и Натан, но у него была ловкая и честолюбивая жена, и вскоре с помощью ее денег и связей он сделался начальником одного из цехов. А Тони по-прежнему работал на фабрике. Еще через несколько лет степенность Натана так укрепила его положение, что он стал соуправляющим всего предприятия. А затем коллега его умер, и он был назначен единоличным директором. Состояние его так выросло, что со временем они с женой приобрели и все дело. А Тони по-прежнему работал на фабрике. У него было теперь двое сыновей и дочь, Нэнси, не говоря уже о жене Пэйшенс, так что и его владения, можно сказать расширились, хотя положение его осталось таким же, как и двадцать лет назад.