Песнь тунгуса - [113]

– Да? – откликаюсь. – А у меня другая информация.

– Какая? – быстро спрашивает он.

– Что это продолжение канадского фильма.

Андрейченко взглядывает на меня.

– Про Мишку?

– Ну да.

Из конторы уже спешит директор, ветер раздувает его шевелюру, он торопливо достает солнцезащитные очки. Из научного отдела появляется Дмитриев с тяжелым, каким-то неподвижным римским лицом. Директор взглядывает на него. Дмитриев на него. Директор надевает очки. Они не говорят друг другу ни слова. Оба ждут арбитра из Главохоты. А вместо него прибыли канадцы? И снимают поджигателя Мишку?

По берегу с другой стороны идут Прасоловы, Сергей, исполняющий обязанности главного лесничего, и его полненькая и хорошенькая Катя, они возвращаются после обеда на службу. Заметив шествие с кинокамерой, замедляют шаги.

Над морем и пирсом реют чайки. У пирса покачивается на слабой волне катер.

Капитан катера поднимается на палубу, стоит, смотрит на берег. Лицо его сильно помято. Он с трудом сглатывает, морщится. На пирсе курит задумчивый большеносый матрос с лысиной.

– Белкин! – зовет капитан и отдувается, как будто поднял гирю. – Че там такое?.. Кто наступает?

Матрос Белкин отвечает не сразу. Затягивается, сплевывает – не в воду, а на пирс.

– А хер его знает, Палыч.

Капитан Палыч, такой же носатый, с большой бородавкой на щеке, с серебристой щетиной, синеглазый, обдумывает полученную информацию.

– Ну так сходи узнай, – наконец произносит он решительно и чешет затылок.

– Васек! – кричит Белкин.

На палубе показывается сивый паренек в тельняшке и «семейных» трусах.

– Че-о?

– Сгонцай туда! – приказывает Белкин.

– Она сказала, что больше в долг не отпустит! – в отчаянье кричит паренек.

– Да я не об этом, – говорит Белкин. – Ты вон пронюхай, чё это там у них за свадьба намечается? Рубишь?

– Рублю, – с досадой отвечает паренек. – Но я еще в камбузе не убрался.

– Уберешься, успеется. Давай!

Капитан Палыч, навалившись большим животом на борт, одобрительно слушает диалог.

Паренек перескакивает на пирс.

– Куда? – рявкает капитан, поднимая брови. – Сдурел, что ли, мореходец?

Паренек смотрит на длинные черные трусы, похожие на шорты. Правда, как будто с чужой задницы, на два размера больше. Кривится и исчезает снова в трюме, возвращается в штанах, пузырящихся на коленках, и, подтягивая их, идет по пирсу, дальше поднимается по берегу навстречу шествию, чем ближе – тем задумчивее и медленнее, с оглядкой на Белкина, Палыча и родной катер.

– О-ё!.. – поет Мишка. —

Солнце и есть космический бубен.

И сэвэн Байкал – явился из космоса,

Как и предки тунгусы,

Со звезды Чалбон.

Кто знает в себе этот космос,

Тот смеется над вами.

Бум! Бум! Дзынь-дзанк!

И Мишка блаженно улыбается, озирает берег, море, пирс, дальние мысы, переходящие плавно в горы, – на одной вышка, башня из лиственницы, он помогал ее строить дядьке с лесниками. Он глядит на море, которое когда-то рассекал лезвиями коньков, выполняя обещанное Лиде с лебедиными бровями. И снова видит лабаз звезд.

О-ё, я узнаю еще твое имя!

Сюда на берег выходила бабушка Катэ, провожая внука. Бабушка дарила ему свои песни. А теперь внук сам поет. Никто не слышит из людей. Только чайки, рыбы, звери по берегам. И Ламу Байкал.

– Что происходит? – спрашивает директор у лесничего Андрейченко в кожаной потертой капитанке, надвинутой на глаза.

Тот оглядывается, щурится. Его загорелое лицо покрывают морщины. Он молчит. Вместо него отвечает разноглазый коренастый Кузьмич в рубашке с засученными рукавами, с нимбом просвеченных русых кудлатых волос.

– Очная ставка, Вениамин Леонидович.

– Что они делают? – спрашивает и Дмитриев.

– Снимают последнего эвенка, – отвечает и ему Кузьмич.

Он слегка под хмельком.

Дмитриев выпучивает глаза.

– Так это ж Мишка Мальчакитов!

Кузьмич кивает.

– Он самый, Руслан Сергеевич.

Дмитриев кашляет трубно.

– Как он здесь оказался, черт возьми?! Это же… это же какая-то провокация? – спрашивает Дмитриев и оглядывается на директора Васильева.

Тонкие черты лица Васильева ломаются. Глаза выражают напряжение и недоумение.

– Я не понимаю, – бормочет он.

– Но это канадцы? – вопрошает Дмитриев, раздувая ноздри.

– А вы сами не видите, – отрывисто отвечает директор.

Подходят еще люди, стоят, смотрят, переговариваются. Среди них и Зоя, тетка Мальчакитова. Она растерянно смотрит на происходящее.

– Та что ж это такое! – тихо подавленно восклицает комсорг Славникова, пыхая украинскими очами. – Ему ж в тюрьме место. Его ж хотели исключить из рядов ВЛКСМ за пьянство.

– Тшш! – шикают на нее бухгалтерша и почтальон.

– Нет, но это ж надо, – не унимается Славникова. – Пусть бы еще бичей-алкашей сняли, Гришку-без-пяти-минут-в-ЛТП. Уклониста с вышки.

– И Петрова, – негромко, но отчетливо произносит Андрейченко.

– А пекарь тут при чем? – недоуменно спрашивает Славникова.

– Да при том, – отвечает Андрейченко. – Он вдохновитель этой всей капеллы вместе с пожарным Генкой.

Славникова смотрит на него, хлопает глазами.

– Та шо вы говорите?!

– Не болтайте глупости! – обрывает его директор, тревожно озираясь.

– То ли еще будет, – отзывается Андрейченко, – Вениамин Леонидович. То ли еще бууудет. И наш Прасолов с ними, соответствующе. Теневой директор.