Песнь тунгуса - [11]

– Он сам как улика, – проговорил Шустов.

Андрейченко и милиционер посмотрели на него.

– В смысле? – спросил милиционер, морщиня покатый потный лоб с большими надбровными дугами и буравя лесника своими глазенками-пуговками.

– Не знаю, – пробормотал Шустов уклончиво.

– А чего тогда… разводишь, – буркнул Андрейченко.

– Я думаю, – сказал Шустов, – он ни в чем не виноват.

– А кто, сварщик? Кузьмич? – резко спросил Андрейченко.

Шустов пожал плечами.

– Может, и не он.

Из тайги донесся протяжный клик. Все замолчали, глядя в открытую дверь. Клик повторился.

– Лебеди на Верхних озерах, – проговорил Андрейченко.

Снова слушали тайгу. Свет лампы достигал только порога, а дальше уже стояла тьма, синеватая вверху.

– Так и кто это мог, по-твоему, устроить? Пожар-то? – напомнил милиционер, внимательно глядя на Шустова.

– Да откуда я знаю, – нетерпеливо ответил лесник и полез в карман за сигаретами.

– Тунгус, тунгус, по дурости, – убежденно сказал Андрейченко, – соответствующе.

Лицо его было ржавым от света керосинки. Как, впрочем, и лица остальных. Шустов в стекле оконца видел отражение зимовья, лампы.

– Он у тебя и канистру с керосином утащил, – напомнил лесничий.

– Тут уже какое-то намерение, а не глупость, – заметил Семенов. – Кому-то хотел отомстить?

Андрейченко кивнул.

– Кому? – не унимался Семенов, хотя уже все эти вопросы сто раз задавались и Андрейченко, и Шустову, и самому Мише Мальчакитову. Хотя, возможно, именно Семенов в допросах и не участвовал. Вел дело следователь Круглов.

– Всем, – сказал Андрейченко, ставя кружку на стол и отыскивая в кармане висящего плаща папиросы.

– Как это?

– А так, соответствующе, – сказал лесничий и сильно дунул в бумажный мундштук, потом смял его гармошкой и закурил. – Всему поселку.

– Я слышал, его из комсомола хотели исключить? – уточнил Семенов. – Неужели из-за этого обиделся?

– Это ерунда, – сказал Андрейченко. – Чихал он на комсомол. Тунгус и есть тунгус. Да и не исключили бы его. Комсорг Славникова так, попугать хотела. Приструнить, чтоб водку не жрал. Он слово на собрании давал… – Андрейченко усмехнулся. – И остальное воинство, кореша его… тех эл-тэ-пэ[7] застращали. Оно, может, и пора уже.

– А тогда что же?

– Его обида глубже, соответствующе, – веско проговорил лесничий. – Ему ведь, ну не прямо ему самому, а его родственникам, роду его – все здесь принадлежало. Тунгусы здесь обитали и царили и царя не знали. Ну, где-то там в Иркутске этот, губернатор, соответствующе, казаки, полиция, железная дорога. А здесь – закон-тайга. Сам себе хозяин тунгус. У него олени, берданка, а вокруг соболя прыгают, в море нерпа, на полянках боровая дичь. Летом тунгус к вершинам кочует, зимой спускается обратно, соболя бьет, рыбачит, на своих нартах по Байкалу – ух! – лётает, соответствующе. – Андрейченко закашлялся, глотнул остывшего чая, снова принялся за папиросу. – Ну, чего б так не жить? А тут его, тунгуса, царь и подвинул. Не сам, конечно. А иркутский генерал-губернатор. Погрузил всю братию на баржу и увез вон под Нижний. Тогда Верхнеангарский острог. Родители Мишки уже на рыбозаводе трудились. Для тунгуса это каторга. На свадьбу к брату сами на моторке пошли через море, да тут их и накрыла сармочка-то[8], соответствующе. Мишка сиротой остался. Дядька Кеша его с собой забрал, когда переезжал в заповедник служить. Рыбозавод был на Ольхоне. Мишкин отец туда бы не пошел ни в жизнь ишачить, если бы жили тунгусы в этой заповедной долине по-прежнему. Соответствующе, он, Мишка, и затаил жабу. Связал завод и заповедник, смерть батьки с мамашей с этими… всеми обстоятельствами, короче. – Андрейченко выдохнул дым, наклонился к печке и сунул окурок в рдяную щель железной печки. – Что тут непонятного, в общем? Соответствующе?

Милиционер подвигал покатыми мускулистыми плечами и проговорил:

– Да как-то… Не сразу врубишься.

– А ты помозгуй, помаракуй хорошенько, – посоветовал Андрейченко.

– Нам необходимы факты, – ответил милиционер сурово. – А… не истории.

– Так история и есть факт, – сказал Андрейченко. – И она у него взыграла, как водочки-то перекушал. Воспламенилась – сперва в его мозгах, соответствующе, потом и наяву. Он после армии здорово квасил. Вон и Олег подтвердит.

Они посмотрели на лесника. Тот молчал, клонил голову.

– Чё-о, паря?! Спишь? – воскликнул Андрейченко и потянулся, хлопнул Шустова по плечу.

Шустов не спал, все он слышал и думал, что лесничий во многом и прав. Но только он не верил, что Мальчакитов устроил пожар, поджег телестанцию, от которой загорелся еще и магазин. Миша был неспособен на это. И родовой зверь был у него – кабарга, а не волк или медведь. Он сам об этом рассказывал Валерке.

– Да, пора на боковую, – проговорил Олег.

– И то правда, – согласился лесничий. – С утра пораньше погоним нашего соболька.

– Если б еще знать, что он действительно по этой тропке ушел, – сказал милиционер Семенов.

– А я чую – по этой, – без раздумий откликнулся лесничий и даже потянул крупным носом воздух, крепко пахнущий пихтой и табаком.

Шустов и Семенов посмотрели на него и ничего не ответили, начали укладываться на нарах. Последним лег Андрейченко, закрыв дверь и дунув в лампу. Стало темно. Только в углу железная печка рдела щелями и дырками в дверце, что-то нашептывала, пощелкивала. А за оконцем студено клокотала речка, будто откликаясь.