Песнь тунгуса - [10]

В зимовье Андрейченко поставил чайник на печку, подбросил дров, чайник сразу зашипел.

– Как в бане уже, – сказал с неудовольствием милиционер Семенов, лежавший в майке на нарах, устеленных пахучими пихтовыми лапами с мягкими иголками.

– Пар костей не ломит, – ответил Андрейченко и попросил входящего Шустова дверь не закрывать. – Строчит чего-то, – сказал он, кивая на молодого лесника.

Милиционер посмотрел на лесника. Тот сел на нары напротив.

– В смысле?

– Хронику событий, соответствующе, пишет. Рапорт в высшие инстанции, – пояснил Андрейченко. Вообще словечко «соответствующе» было у него любимым, и он его всюду вставлял.

Милиционер смотрел на лесника.

– Дневник. Ну, записи, просто для себя, – неохотно объяснил Шустов, злясь на Андрейченко.

– Моя Юлька тоже такое вела, сестренка, – сказал милиционер, – разноцветными карандашами буковки писала…

Андрейченко засмеялся. Смех ржаво бился в его груди, сходящейся панцирем посередине.

– Не, мои дочки только альбомы с фоточками делали, соответствующе, – сказал он.

– В армии и я делал, – вспомнил милиционер.

– Чего? – не понял Андрейченко.

– Альбо-о-м, – ответил, потягиваясь с хрустом, милиционер.

– Дембельский?

– Ага, – сказал милиционер. – В Приморье службу тащил. В инженерных войсках. Понтоны наводили.

– Так и наш лесник уже, соответствующе, к дембелю готовится! – воскликнул Андрейченко.

– А тебе когда в СэА? – спросил милиционер.

Андрейченко снова ржаво рассмеялся.

– Парень косит, – сказал он.

– В смысле? – спросил милиционер.

– Погода нелётная, – буркнул Шустов, краснея, но в полутьме, озаряемой лишь всполохами дров сквозь щели железной печки, этого никто не увидел.

Милиционер даже привстал.

– А на нашем транспорте чё не полетел?

– Так самолет ушел дальше, рейс на Улан-Удэ. А потом уже Светайла не принимала, – чувствуя себя прогульщиком-школяром, отвечал угрюмо Шустов.

– Светайла – это кто такой?

– Начальница аэропорта, – сказал Шустов.

– Уехать-то можно было раньше, – проговорил Андрейченко, ухмыляясь. – Пожить в гостинице или на призывном пункте. И почту вертолет закидывал… Но наш пострел – всюду не поспел.

– Я был как раз в тайге, – сказал Шустов.

– И чего ты там делал?

– Смотрел, – невнятно ответил Шустов.

– Гулял! – воскликнул Андрейченко и потянулся к загрохотавшему крышкой чайнику.

Он снял чайник с печки, поставил его на дощечку на столе.

– Сыпани-ка заварочки. Да зажги уже лампу.

Шустов сунул горящую спичку под закопченное стекло, и черный гребешок фитиля занялся синеватым пламенем, потом он взял пачку грузинского чая, приподнял крышку ножом и насыпал в чайник заварки. Милиционер кашлянул в кулак.

– Это ты зря, – сказал он Шустову. – Не со своим призывом не в масть служить. У нас был один учитель, он почти до двадцати семи лет откашивал, учительствовал в самой глухомани. А потом решил в родной Новосибирск вернуться, буквально за месяц до дня рождения. И тут-то его загребли. Мальцам было плевать, что учитель и плешь на башке, – по этой плеши и огребал.

– Да, когда еще дашь по башке учителю, – отозвался Шустов.

– Сам виноват, – заключил милиционер.

– На Востоке по-другому.

– Ты что, с Востока? Азербайджанец?

Андрейченко засмеялся.

– Туркмен?

– Просто… читал, – сказал Шустов.

– И что там пишут, соответствующе? – спросил Андрейченко, растопыривая улыбкой смуглое лицо с черными густыми бровями и подставляя кружку. – Ну, плесни.

– Пишут… пишут, – отвечал Шустов, беря ручку чайника старой брезентовой рукавицей, перепачканной сажей, и наливая чай в кружку. – Пишут, что учитель – уважаемый человек. На любом учителе, даже учителе труда или физкультуры, отсветы Учителя.

– В смысле? – спросил милиционер. – Христоса?..

– У них Магомед, – сказал Андрейченко и подул в кружку, – соответствующе.

– Оба с Востока, – сказал Шустов.

– Ну… это… темные люди, – заключил милиционер. – Дикари.

– Ага, похлеще наших эвенков, – сказал Андрейченко, беря сахар, окуная его в чай.

– Нет, – сказал вдруг милиционер, – в эвенках что-то такое есть… Мне приходилось с ними общаться.

– Да что там общаться! – воскликнул лесничий. – Они у нас живут. Вон Кешка со своей Зойкой. И… – он запнулся, – Мишка… жил… или… – Он быстро отхлебнул чая, обжегся и, ругаясь, сморщился. – Падла!.. Кожа теперь слезет с нёба. – Он свирепо посмотрел на Шустова, как будто тот и был во всем виноват. – Спирт ихний кумир, и лень – вот, соответствующе, ихняя особость. Кешка чего с нами не пошел? Племяша спасать от голодной гибели? Да лень ему, и все, – говорил лесничий, ожесточенно глядя в кружку.

– Они следопыты еще те, в тайге им замены нет, – делился своими знаниями милиционер. – В городе – да, не жильцы, как говорится.

– Вот Кешка и не пошел, а он бы тут враз племяша унюхал, по маленькой ворсинке нашел бы, – проговорил Андрейченко и, оскалясь, начал дуть на чай в кружке.

– Я думаю, это вы его из своего ствола подбили, – сказал милиционер. – Мы с Колей дырявили медведицу. Из короткого ствола тут не ошибиться было. А длинный – и дал траекторию такую.

– Это еще неизвестно! – отрезал Андрейченко. – Чего на меня вешать собак. Привыкли, соответствующе…

– Ага, будем еще разбираться, конечно. Нам бы труп найти. А то забежит в болото и потонет. Главную улику унесет.