Песнь об Ахилле - [17]

Я ощутил, как меня потянули за ногу. Ахилл усмехался мне с пола.

— У Калидона были непримиримые враги, узнали они, что Мелеагр более не сражается за Калидон…

Я подвинул ногу к нему, поддразнивая. Его пальцы легли на мой подъем.

— Они напали. И город Калидон понес великие потери.

Ахилл дернул меня за ногу, и я наполовину съехал со стула. Пришлось уцепиться за деревянную раму, чтоб совсем не сползти на пол.

— И люди пришли к Мелеагру, умоляя его о помощи. И… Ахилл, ты слушаешь?

— Да, отец.

— Не слушаешь. Ты мучаешь нашего бедного Филина.

Я сразу постарался выглядеть измученным. Но все что я ощущал — холодок на подъеме ноги, который только что оставили его пальцы.

— Возможно, это и к лучшему. Я устал. Закончим в другой раз.

Мы встали и пожелали старцу доброй ночи. Но когда мы повернулись уходить, он сказал: — Ахилл, ты бы глянул на ту светловолосую, с кухни. Она, я слышал, под всеми дверями тебя караулит.

Не знаю уж, алый ли отсвет факела упал на лицо Ахилла или что другое окрасило его.

— Возможно, отец. Сегодня я слишком устал.

Пелей усмехнулся, словно это было доброй шуткой. — Я уверен, она способна тебя разбудить. — И он жестом отпустил нас.

Мне пришлось почти бежать, чтобы поспеть за Ахиллом, пока мы шли к нашему покою. Мы молча умылись, но боль, словно ноющий зуб, преследовала меня. Я не мог от нее избавиться.

— Та девушка — она нравится тебе?

Ахилл повернулся ко мне лицом. — А что? А тебе?

— Нет-нет, — зарделся я. — Я не то имел в виду. — С самых первых дней я не испытывал такой неловкости, говоря с ним. — Я хотел сказать, ты хочешь…

Он бросился ко мне, толкнул меня спиной на тюфяк. Навис надо мной. — Меня уже тошнит от разговоров о ней! — сказал он.

Жар заливал меня, поднимаясь вверх по шее, сковал лицо. Его волосы падали на меня, я не ощущал ничего, кроме его запаха. Губы его, казалось, были в волоске от моих.

Потом, так же, как сегодня утром, он исчез. Отошел в другой конец комнаты, налил в чашку воды. Лицо его было неподвижно и спокойно.

— Доброй ночи, — сказал он.

* * *

Ночью в постели, пришли видения. Они сперва были полуснами, плыли сквозь дрему, и я проснулся, дрожа. Я лежал без сна, и все же они не пропадали — отблеск факела на шее, изгиб бедра, линия сбегающая вниз… Руки, гладкие и сильные, тянущиеся ко мне. Я знал эти руки. Но даже тогда, в темноте закрытых век, я не смел дать имя тому, на что надеялся. Дни проходили в беспокойной суете. Но прогулки, пенье и беганье не могли воспрепятствовать этим видениям. Они все приходили и приходили.

* * *

Лето, один из первых ясных дней. После обеда мы приходим на берег, укладываемся спиной на топляк, вынесенный прибоем. Солнце высоко, воздух вокруг тепел. Рядом со мной Ахилл переворачивается, ступня его ложится на мою. Она прохладна, натерта песком до красноты, и еще мягка после зимы, проведенной в помещении. Ахилл мурлычет что-то себе под нос — обрывок мелодии, которую он играл раньше.

Я поворачиваюсь посмотреть на него. Лицо у него гладкое, без прыщей и пятен, которые так досаждают другим мальчишкам. Черты лица его высечены уверенной рукой — ничего смазанного, небрежного, ничего лишнего — все точно, будто вырезано острейшим из лезвий. Не производящее, однако, впечатления резкости.

Он поворачивается и ловит на себе мой взгляд. — Что? — спрашивает он.

— Ничего.

Я чувствую его запах. Масла, которыми он натирает ноги, — сандал и гранатовое дерево, — солоноватый чистый запах пота, те гиацинты, через которые мы шли — их аромат остался на наших ногах. И кроме того, его собственный аромат, тот, с которым я засыпаю и просыпаюсь. Не могу его описать — он сладок, но не просто сладок. Он силен, но не слишком силен. Схож с миндалем, но все же не миндаль. Иногда, после того, как мы позанимаемся борьбой, так же пахнет и моя кожа.

Он опускает ладонь, потягивается. Мышцы на его руках мягко бугрятся, проявляясь и исчезая, когда он движется. Его глаза, глубокие и зеленые, смотрят в мои.

Сердце у меня колотится, и причины я не знаю. Он же тысячи раз смотрел на меня; но сейчас в его взгляде что-то иное, сила, которой я раньше не знал. Рот у меня пересох, и я сам слышу, как сглатываю.

Он наблюдает за мной. Мне кажется, он ждет.

Я чуть заметно, едва заметно поворачиваюсь к нему. Это как прыгнуть в водопад. Я не думаю, что делать, пока это не делается. Я тянусь вперед, и наши губы неловко соприкасаются. Они как тельца пчел, округлые, мягкие и будто присыпаны пыльцой. Я ощущаю горячую сладость его рта — вкус меда, который мы ели. В животе у меня сжимается, и теплое удовольствие растекается под кожей. Еще.

Сила моей страсти, скорость, с которой она вспыхнула, ошеломили меня. Я отпрянул и замер. Лишь мгновение, одно мгновение я видел его лицо в послеполуденном свете, полуоткрытые губы, еще хранящие след поцелуя. Глаза, широко раскрытые в изумлении.

Я ужаснулся. Что я наделал? Но времени просить прощения не было — он встал и отступил назад. Лицо непроницаемо, невозмутимо и отстраненно; и все оправдания будто примерзли к моим губам. Он повернулся и побежал, самый быстрый мальчик в мире, вверх по берегу, прочь.

Он ушел и мне сделалось холодно. Моя кожа будто натянулась, а лицо, я знал, покраснело и пылало, как от ожога.