Первый арест. Возвращение в Бухарест - [135]
— Еще один сумасшедший! — сказал ушастый.
— Ребята, вы знаете новость? — спросил человек с мешками под глазами. Он задержался у нашего стола, но кто-то махал ему рукой с противоположного конца зала, и он сделал знак, что сейчас придет.
— Иорга? — оживился ушастый. — Комбинация стариков?
— Как раз наоборот: молодые. Король понял наконец, что нужно отдать власть молодым.
— Вакс, — сказал Бузня. — И это вакс.
— Хотите, я открою вам секрет?
— Не надо, — сказал Бузня. — Пусть остается в секрете. Надоели вы мне со своим правительством. Иорга, Аржетояну, Братиану — все вакс!
Человек с мешками под глазами хотел что-то возразить, но некто грузный, коротконогий, протискивающийся между столиками, подхватил его под руку и увлек за собой.
С улицы вошел человек в просторном пиджаке, с черным артистическим бантом вместо галстука, круглолицый и на вид добродушный.
— Кого я вижу! — обрадовался Бузня. — Поэт Аурел Мадан. Иди к нам. Привет служителю муз.
— Привет, — сказал Аурел Мадан. — Ты ведь тоже поэт, Бузня.
— Бузня — сумасшедший, — сказал ушастый. — Как поживаешь, Аурел? Слыхал новость про Иоргу?
— Вакс, — сказал Бузня. — Довольно об этом. Есть какие-нибудь новые стихи, Мадан? Или только новые кандидаты в премьер-министры?
— Я написал новые стихи, — сказал Мадан. Он извлек из кармана газету большого формата с пестрыми красно-синими заголовками, с большими рисунками тушью во всю страницу. — Вот мои новые стихи в последнем номере «Время». Колыбельная… Посвящается моей девочке.
— У тебя есть девочка?
— Год и три месяца… Крохотная девчушка с веселыми глазенками. Ее зовут Флоричел[72].
— Extraordinar! — воскликнул Бузня и торжественно протянул руку Мадану. — Я поздравляю тебя, Аурел Мадан, это первый стоящий факт, о котором я узнал сегодня в этой помойке. Чудесный факт: маленькая девочка с веселыми глазенками. Прочти нам свои стихи, Аурел.
— Если никто не возражает… — Мадан застенчиво оглядывал сидевших за столом. Никто не возражал. Он вынул из кармана очки с толстыми стеклами и приготовился к чтению.
Вокруг нас по-прежнему шумело кафе. Лица, борозды, лысые черепа колыхались в синем папиросном дыму. Кто-то за соседним столиком отчаянно ругал Маниу: «Он рамоли, ваш Маниу! Иезуит! Старый холостяк, так его и так!» Кто-то восторгался Гитлером: «Гитлер силен, măi! Немцы всегда были сильны, măi. Это вам не вырождающиеся французики, măi!» Какая-то дама визжала: «Мадам Бузеску вульгарна! Мадам Ласкар вульгарна! Неужели вы не замечаете?» А в это время круглолицый, слегка покрасневший от волнения Мадан читал низким, выразительным голосом стихи про ночную степь и спящих бабочек, про сны, которыми объята природа в тихую лунную ночь. Когда он кончил, все зааплодировали.
— Очень хорошо!
— Замечательно!
— Отличные рифмы! Великолепный язык!
— Я собираюсь написать целый цикл, — сказал Мадан, протирая очки. — Для моей девочки. Все стихи будут посвящены ей…
— Чудесно, — сказал Бузня. — Просто замечательно. Продолжай писать для своей девочки. Слава богу, что хоть поэты занимаются своим делом.
— Я рад, что вам нравится, — сказал Мадан. — Теперь я прочту вам балладу…
— Ты написал балладу?
— Да, я написал балладу. — Он оглянулся, не слышат ли его за соседними столиками. — Я написал балладу Никадоров…
— Каких Никадоров? — спросил Бузня.
— Ты не знаешь? Константинеску, Караника, Белимаче…[73]
— Убийцы Дуки? — спросил Бузня.
— Почему убийцы? Они наказали Дуку за то, что он был франкмасоном и врагом нашего движения.
— Какого движения? Разве ты железногвардеец, Мадан?
— Я личный друг Кодряну, — сказал Мадан. Он спрятал журнал со стихами в один из карманов своего широченного пиджака и вынул из другого кармана листок, отпечатанный на ротаторе. — Вот моя баллада. Хотите послушать?
— Погоди, Мадан, — сказал Бузня. — Можно задать тебе один вопрос?
— Пожалуйста… Какой вопрос?
— Поэт Аурел Мадан, — сказал Бузня, и в его голосе прозвучала торжественная нотка, — ты написал колыбельную для своей девочки. Как же ты можешь писать стихи про убийц?
Мадан рассмеялся:
— Наивный ты человек, Бузня. Какое имеет отношение одно к другому? Сразу видно, что ты не разбираешься в политике… Прочитать тебе балладу? Нет? Тогда возьми ее с собой. У меня еще есть. Она напечатана на шапирографе, и мы распространяем ее по городу.
Он достал из кармана еще несколько листов. Когда он протянул один из них Захарии, тот отвернулся. Круглое лицо Мадана залилось краской.
— Ты знаешь, как я тебя люблю, Захария, — сказал он, сдерживаясь. — Но я должен тебя предупредить — ты будешь расстрелян…
— Что? — удивленно спросил Бузня.
— К сожалению, это так, — сказал Мадан. — Захария будет расстрелян.
— Кто его расстреляет?
— Мы, — сказал Мадан. — Когда мы придем к власти. Не только его одного. Есть и другие. Но он будет одним из первых, потому что он подписал манифест друзей Советского Союза. Кто за Москву — тот будет расстрелян…
— А кто слуга Берлина? — спросил Захария. — Кто служит и подражает Гитлеру?
— Мы никому не подражаем, — сказал Мадан. — Мы — румыны, истинные румыны. Мы создаем румынскую религию, румынское государство, румынскую правду…
Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык.
Виднейший представитель критического реализма в румынской литературе, Й.Л.Караджале был трезвым и зорким наблюдателем современного ему общества, тонким аналитиком человеческой души. Создатель целой галереи запоминающихся типов, чрезвычайно требовательный к себе художник, он является непревзойденным в румынской литературе мастером комизма характеров, положений и лексики, а также устного стиля. Диалог его персонажей всегда отличается безупречной правдивостью, достоверностью.Творчество Караджале, полное блеска и свежести, доказало, на протяжении десятилетий, свою жизненность, подтвержденную бесчисленными изданиями его сочинений, их переводом на многие языки и постановкой его пьес за рубежом.Подобно тому, как Эминеску обобщил опыт своих предшественников, подняв румынскую поэзию до вершин бессмертного искусства, Караджале был продолжателем румынских традиций сатирической комедии, подарив ей свои несравненные шедевры.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».