Первый арест. Возвращение в Бухарест - [137]
Все это было очень интересно, и мы долго бродили между враждующими укрепленными пунктами Сэриндар, наблюдая дикие ритуалы этой знаменитой улицы, а Дим все время предлагал включиться в войну: сорвать табличку фашистской «Порунка времий», разрисовать серпом и молотом стены сомнительной «Лупта», поговорить с разносчиками и прощупать, нет ли среди них товарищей. Пока Дим выдвигал свои проекты, я вдруг вспомнил, что договорился с Захарией — он ждет нас в редакции, и, если мы хотим пойти вместе с ним к директору, нужно поторопиться…
Газета, в которой работал Захария, занимала один из самых больших домов на Сэриндар — многоэтажная каменная глыба, выкрашенная в желтый и светло-зеленый цвет, что делало этажи похожими на палубы огромного парохода, мерцающего стеклами иллюминаторов. Сходство с пароходом усиливалось еще и от гудения типографских машин в подвальном этаже, все окна были раскрыты, и оттуда тянуло теплом и запахом машинного масла.
Очутившись у ярко освещенного подъезда с вращающейся дверью, которая всасывала и выбрасывала бесконечную цепь людей, Неллу сказал, что лучше нам поискать другой вход, поскромнее, где на нас будут меньше обращать внимания. Совет показался нам разумным, мы приняли его без голосования и, обойдя желто-зеленую глыбу, к которой лепились другие постройки, поменьше, увидели со стороны улицы Брезояну неосвещенный вход, который вел, как нам казалось, в то же здание. Неллу вошел первым, и вся делегация пошла за ним, сначала по темному коридору, потом через маленькую прихожую; вскоре мы очутились перед распахнутой стеклянной дверью салона, где на красных плюшевых диванах сидело с десяток скучающих полуобнаженных девиц, похожих на иллюстрацию из «Ревиста галанта»[75]. Зрелище было ошеломляюще неожиданным, члены делегации застряли в дверях, и никто не знал, что делать. Мы таращили глаза на девиц, но они не обращали на нас внимания, продолжая курить и болтать, пока одна, сидевшая ближе всех к выходу, высокая, с лошадиным лицом и могучими бедрами, лениво подошла к двери и, потрепав Неллу по щеке, сказала басом: «Заходи, петушок. Что-то я давно тебя не видела». Первым опомнился Дим. «Ребята, мы, кажется, попали не в редакцию, а в бордель, — сказал он. — Вы согласны?» — «Нет, не согласны, — сказал Виктор. — Физическая проституция достойна даже меньшего порицания, чем журнализм, и обе они результат одной системы…» Вся эта история показалась нам дико смешной, и когда мы, спотыкаясь и задыхаясь от смеха, выскочили на улицу, то долго еще не могли прийти в себя. Только Неллу был серьезен и клялся, что он совершенно незнаком с лошадиноподобной барышней — это явное недоразумение.
В редакции, куда мы наконец попали через парадный вход, царила атмосфера вечернего кафе. Повсюду шел дым коромыслом, и какие-то суетливые люди бегали по коридорам и озабоченно заглядывали во все двери. Домнул[76] Стойка у вас? Только что вышел. А домнул Харитон? Был и ушел. А домнул Чунту или Петреску? Они здесь — куда-то вышли. Все были здесь, но никого нельзя было найти… Мы тоже стали заглядывать во все двери в поисках домнул Захария, и он был здесь, но никто не знал, где именно. В комнатах, полных табачного дыма, было тесно, шумно, жарко, — казалось, все заняты только разговорами, лишь в одном кабинете сидел за столом какой-то молодой человек в спортивной рубашке с закатанными рукавами и усердно строчил, не обращая внимания на своих коллег, которые пытались водрузить ему на голову стул…
Захарию мы нашли в приемной директора. Она была набита посетителями; пришлось подождать, и Захария показал нам одного аккуратно одетого старичка — разорившегося миллионера, который помогал когда-то директору газеты выбиться в люди, а теперь сам приходил к нему просить милостыню; ярко накрашенную девицу — актрису оперетты, добивающуюся помещения своей фотографии в газете; обтрепанного и заросшего многодневной щетиной бродягу — в прошлом известного поэта, который приходит просить на водку. Все остальные, сидевшие в приемной, были, по словам Захарии, графоманы, изобретатели перпетуум-мобиле и генералы в отставке, желающие высказаться в газете по разным вопросам.
Директор оказался красивым, дородным мужчиной в сером костюме из шотландского твида с безупречной складкой на брюках. В его кабинете царил образцовый порядок, на огромном столе с львиными лапами вместо ножек лежал только один маленький блокнот, а на стенах висели репродукции идиллических картин Григореску: пастушок со своим стадом, телега, влекомая двумя волами по дороге, затерянной среди моря спелой пшеницы… Захария коротко изложил нашу историю и спросил напрямик, собирается ли газета поддержать незаконно арестованных студентов. Директор закашлялся и захмыкал: «Ах, так? Да, конечно. Хорошо. Очень хорошо». Потом он повел разговор в весьма учтивом тоне, и выяснилось, что все нехорошо. Нехорошо, что мы организовали массовку, посвященную Советскому Союзу, а другие студенты интересуются Германией и Италией, в то время как всякому румыну еще из школа примарэ
