Первопроходцы - [211]

— Мишка? Живой? — ахнул Никита, едва струги Андрея Булыгина приткнулись к берегу поблизости от кочей. С радостным лицом подошел, обнял, смахнул навернувшуюся слезу, пристально оглядел людей, высаживавшихся из стругов, выискивая уходивших с Анадыря на Пенжину, никого не узнал, вопрошающе вскинул глаза на Михея.

Тот смущенно потупился:

— За Пенжиной ватага разделилась надвое. Мишка Баев увел своих на богатые поповские промыслы, я — в другую сторону. Из них десяток вышли на Лену два года назад. Остальные погибли. Я — последний! — Виновато вздохнул: — Этими самыми местами гнался за вами, беглыми, чтобы остановить и вразумить, а наградят поровну! — Болезненно сощурил веки.

— Простят! — уверил его Никита. — Мы с Семейкой отправляли с казной Данилку Филиппова, потом Ваську Бугра с Евсейкой Павловым. Всех простили и наградили!

— Это хорошо! — без радости в лице согласился Стадухин и спросил: — Жив Семейка Дежнев?

— Был жив! — рассеянно ответил Никита. — Мотору убили, Заразу с Митькой Васильевым бурей унесло. Приходил на Анадырь твой Юшка Селиверстов, два года промышлял рыбий зуб, правил по твоей наказной, потом оставил ее охочему Артемке Осипову и ушел за наградой. Артемка оставил другому, сам со мной возвращался, да вот загулял в Жиганах. Как при тебе начались двоевластие и раздор, так тянутся до сих пор. Значит, не наша вина! А я с торговым Аниской Костроминым возвращаюсь. В Нижнем Колымском купили вскладчину этот самый коч за двести рублей, — указал на добротное торговое судно. — А Ерастов пытает меня про кость, будто оставленную Артемке Юшкой Селиверстовым. Из своего ли пая он платил за коч или из казны?

— И где нынче Юшка? Живой? — полюбопытствовал Стадухин.

— Прошлым годом встретились с ним в Нижнем. Воеводским указом был отправлен на Анадырь, собирать долги перед казной. С ним Данилка Филиппов и новый анадырский приказный Курбатка Иванов. Все переменилось и здесь, и там, — вздохнул, оглядываясь по сторонам. — А на Анадыре из беглых ленских казаков с Семейкой Дежневым остался один Артемка Солдат — последний. А из охочих — твой писарь Ивашка Казанец.

— Ну и ладно! — кивнул Михей с благодарностью за новости, сам уже прислушивался к спору Ивана Ерастова и Андрея Булыгина. Ерастов напирал, размахивая какой-то грамоткой, Булыгин ругался и отнекивался. О чем-то сговорившись, один пошел к табору, другой к Стадухину.

— Слыхал про твой поход! — приветствовал его Ерастов. — Вместо меня ушел на Колыму, мою судьбу перенял!

Михей мельком взглянул на шапку сына боярского, спрашивать, как выслужил чин, не стал. Недоуменно пожал плечами:

— Чужую судьбу не переймешь! Видать, так уж мне на роду написано!

— А я иду на Колымский приказ. Кабы ушел тогда, за беглыми казаками, неизвестно еще, был бы жив ли! — Перекрестился, скинув шапку. — Как Бог положит — неведомо. Про тебя знаю от твоих людей и брата. Воевода их не оставил милостью.

— За что? — удивился Михей.

— Ивашка Баранов ходил с Колымы за Камень тем же годом, что и ты. Зимовье на Гижиге срубил, привел в Верхнеколымское зимовье аманатов и писал воеводе: если бы ты в устье не воевал, то ему бы, Ивашке, в верховьях не удержаться. — Стадухин потупился, вспоминая беспрестанные нападения коряков на Гижиге. Ерастов же с важностью сведущего человека продолжал:

— Тебя Господь под стрелы ставил, чтобы ему путь облегчить. Он с того похода богатства не нажил — но получил прощение и в жалованье восстановлен. А теперь там государев острог. Федька Чукичев его поставил!

Михей снова опустил глаза:

— Вон как Бог удумал!

— Нынешний воевода строг, но справедлив. Кто верно служит — без награды не остается. Брат твой Тарх попросился в службу на Колыму и был принят в выбылый оклад. Я его с собой звал, но он ушел прошлым летом.

Это была еще одна неожиданная новость. Стадухин обеспокоился, отчего брат вернулся на Колыму, не присушил ли Великий Камень? На Охоте они сговаривались, если выберутся на Лену, то возвращаться на отчину с тем, что дал Бог. И Михей плыл по Аладану с мыслями: если простят — проситься на Русь. Глаза его помутнели от раздумий, нахлынули смутные догадки. А Ивашка Ерастов о чем-то назойливо бубнил, чему-то поучал:

— Господень замысел сразу не поймешь… Я, грешным делом, обиделся, что сам выпросил поход, а ушел ты. А вышло — зря сердился. Грех!

Стадухин, отмахиваясь от мошки, кивнул ему и отошел к костру, который развели спутники. В жаркий день в лицо пахнуло дымом, навязчивый гнус отстал. На воде он не был так зол, как возле леса.

— Ишь что сказал! — с раздосадованным лицом пожаловался на Ерастова Булыгин. — Юшка Селиверстов указал на своего охочего Артемку Осипова, что оставил ему двадцать пудов кости. Тот всю зиму гулял в Жиганах и нынче сусло допивает. А у Ерастова воеводский наказ — найти Осипова, сыскать с него казенную кость, а если встретит на пути другого сына боярского, который бы возвращался в Якутский острог, то возложить сыск на него, самому же без промедления следовать на Колыму, для смены тамошнего приказного Коськи Дуная. — Андрей тихо и безнадежно выругался, покряхтел, поморщился, вскинул на Михея разобиженные глаза. — Так и написано. Сам читал! Тьфу! Мать его еть! Придется в Жиганы плыть.